Автор: М. Смолин
Семён Франк утверждал, что когда его в эмиграции спрашивали, правый он или левый, то он испытывал «странное чувство неловкости, недоумения и неспособности дать прямой ответ на вопрос». При этом С. Франк объяснял своё замешательство «не неопределенностью» своего политического мировоззрения, а указывал на «неуместность самого вопроса». И в свою очередь спрашивал вопрошающего: «А вы сами причисляете себя к какой партии — к «гвельфам» или к «гибеллинам»?» — намекая на безвозвратно устаревшее разделение на правых и левых.
Напомню нашим читателям, что между группами «гибеллинов» (за папство) и «гвельфов» (за империю) проходила ожесточённая борьба в средние века (XII–XVI столетия) на итальянском полуострове… Эмигрантский философ Семён Франк, родившийся в еврейской семье, в молодости имел, по своему собственному признанию, крайне левые марксистские убеждения, а затем состоял в кадетской партии. Свои рассуждения на эту тему Семён Франк изложил в статье «По ту сторону правого и левого» в журнале «Числа» (№ 4 за 1930–1931). Сегодня его размышления из этой работы питают немало вариантов право-левого политического модерна.
Насколько состоятельны идеи Семёна Франка?
Прежде чем перейти к самой сути его положений, будет не лишним сказать несколько слов о людях, издававших журнал, чтобы яснее почувствовать контекст.
Журнал «Числа» делали весьма своеобразные люди. Фактическим издателем была известная теософка Ирма Владимировна де Манциарли (1878–1950), друг Рерихов и Анни Безант, а редактором состоял Николай Авдеевич Оцуп (1894–1958), русскоязычный поэт и переводчик Серебряного века, из третьего ряда. Теперь о сути рассуждений Семёна Франка. До революции интеллигенту, типа Франка, по его же словам, было всё понятно: ««Правое» — это реакция, угнетение народа, аракчеевщина, подавление свободы мысли и слова, произвол власти; «левое» — это освободительное движение, освященное именами декабристов, Белинского, Герцена, требования законности и уничтожения произвола, отмены цензуры и гонений на иноверцев, забота о нужде низших классов, сочувствие земству и суду присяжных, мечта о конституции… Колебаний быть не могло… коротко говоря — «правое» было зло, «левое» — добро».
После революции всё это, по Франку, «исчезло, провалилось в какую-то бездну небытия, испарилось как дым». Но как мы увидим дальше хотя и «провалилось», но не слишком глубоко, если судить по самому Франку…
Собственно с самого начала Франк не подвергает своё «левое» дореволюционное мировоззрение какой-либо критической ревизии. Для него после революции ««правое» и «левое» просто переменились местами: «левое» стало синонимом произвола, деспотизма, унижения человека, «правое» — символом стремления к достойному человеческому существованию; словом, правое стало добром, левое — злом».
Вроде бы верное рассуждение. Но, читая философов серебряного века, не надо спешить с ними ни спорить, ни соглашаться. В итоге у них часто всё оказывается не тем, чем кажется. Франк не исключение, по многим вопросам, особенно политическим…Философ Серебряного века настаивает, что вся эта послереволюционная перемена произошла «только отчасти». И с этим тоже не надо торопиться спорить или соглашаться, так как из дальнейшего рассуждения Франка выясняется, что «правое» в его картине мира — это всё равно «чёрное» зло, а «левое» вовсе даже не социализм?! Степень свободы от реальной политической фактуры у Семёна Франка чрезвычайная, даже можно сказать фантастически освободительная. С его точки зрения, после революции «нарастает чувство непонятности, неадекватности, смутности самих определений «правого» и «левого»». Почему? Доказательства в основном не слишком убедительные…
Это что-то очень личное. Для Франка, бывшего в молодости крайне левым марксистом, а затем постепенно «правевшего» — «не дойдя, впрочем, до настоящей «правизны» — и тяготевшего к некоему «центру» (он состоял в партии кадетов), рассуждения о «правых» и левых» в эмиграции казались даже чем-то «оскорбительно-неуместным». Чисто логические политические рассуждения у Франка окрашены в весьма эмоциональный и личностный контекст. Ему со своей левой политической историей явно некомфортно признавать (и он не признаёт), что правые, как до революции, так и после неё оказались политически правы. Признавая же своё вынужденное (революцией и большевистскими преступлениями) личное «поправение», ему хочется описывать политическую реальность какими-то другими словами, новыми стилистическими красками. Семён Франк пытается предложить новый взгляд на «политическое добро». Точнее обозначить новое место для этого «политического добра». На деле же это «новое добро» (умеренный централизм) у Франка очень похоже на «старое зло» (лево-либеральное освободительное движение), находящееся между «левым» и «правым» спектром. При этом Франком центристскому «добру» приписывается политическая «умеренность», а «правому» и «левому» — напротив, «радикализм», который сходится вместе.
При всём желании уйти от терминов «правые» и «левые» у Франка эта попытка явно не удаётся, он всё время возвращается к этим терминам, чтобы мы не потеряли окончательно связь его рассуждений с политической реальностью Русского мира XX столетия.
По Франку после революции в России к власти пришёл «левый» радикализм, и именно поэтому роли между «правыми» и «левыми» поменялись. Левые стали охранителями существующего, а правые якобы «при этих условиях вынуждены взять на себя роль реформаторов и даже революционеров»… Здесь он явно путает «довольных» с «недовольными», побеждённых с победителями, они действительно меняются местами, но левые в своих убеждениях и практиках продолжили оставаться левыми, а правые — правыми. Скорее даже левые, прейдя к власти ещё более отчётливо проявили свою левую сущность, а правые же, проиграв, подтвердили свою правую, в той степени, в которой это позволяла внешняя или внутренняя эмиграция.
Правые, в традиционной (не франковской) терминологии продолжали выступать за Веру, левые — категорически против. Точно такое же отношение оставалось и к русскому национальному государству — к Российской Империи, да и к русским, как национальному организму… Семён Франк делает вид, что не понимает разницы между левым партийным этатизмом и правым национальным государственничеством. А также между декларируемой левой «простонародностью» и правой национальностью. (Более подробно в моей статье: «Национальность правых и «народность» левых: Имперскость и демократичность»).
Франк аккуратно пытается перевести стрелки вины за революцию с левой интеллигенции на некие «реакционные результаты господства коммунистически настроенных масс в Советской России». Это якобы плохие «черносотенные» массы были за коммунизм, а революционно-культурная интеллигенция уже, мол, снова стояла за политическую «умеренность».
Почему же собственно «правые» и «левые» по Франку устарели?
Он утверждает, что «в большинстве европейских стран цель «левых» стремлений уже осуществлена». И что мол «левые», достигая власти, «правеют». Правые начинают ценить свободу, а левые, напротив, — порядок.
Для удобства своего рассуждения Семёну Франку приходится раскалывать «правых» на две группы — на «белое движение» (в специфически франковском понимании) и на «черносотенство» (в менее странном франковском искажённом преломлении), с их якобы идейной противоположность. Ему кажется интересным новое цветовое противопоставление «белого» и «черного» на правом фланге, а также борьба «белого» (правые эсеры) с «чёрным» (левые эсеры) на левом фланге. Эта тема и сегодня очень популярна. Её взяли на вооружение многие современные мимикрирующие персонажи, политическому популизму которых неудобно (невыгодно) быть либо чисто левыми, либо чисто правыми деятелями.
И вот тут у Франка начинается уже чисто либеральное шулерство. Имперское «черносотенство» он пытается притянуть к «красному» большевизму, обвиняя в том, что якобы «административный состав большевистской власти, преимущественно армии и полиции, был создан при существенном участии «черносотенства»… Прежнему типичному частному приставу и исправнику или некультурному армейскому офицеру демократического происхождения неизмеримо легче приспособиться к советским порядкам и найти применение своим старым навыкам, чем профессору-либералу и даже чем культурному революционеру». Утверждение бездоказательное, так как к «советским порядкам», даже при большом желании, было приспособиться непросто кому угодно. А уж приставы, исправники и офицеры при большевиках были самыми преследуемыми слоями старого имперского общества, лишёнными всяких прав…
Но на этом утверждении собственно и строится основная конструкция Семёна Франка.
Лично меня в этом посыле больше всего удивляет, что даже в 1930 году в сознании Семёна Франка всё ещё находится место для каких-то «культурных революционеров». А также и для каких-то злобных «черносотенцев», которые до революции устраивали «еврейские погромы», а совершив (?) большевистский переворот, громили (?) «помещиков и буржуев». Видимо, либерализм на некоторых запущенных стадиях не лечится даже лошадиными дозами большевизма…Очень похоже, что Франк банально «оправдывается», что его левацкая юность всё равно была «культурно-революционной», так же как и его более «центристская» зрелость. То есть идейная доминанта всегда была «высокой», вне зависимости от его политических убеждений. Тем самым он уходит от обвинений, что был в молодости заодно с левыми революционерами, и одновременно ограждается от правых («черных» в его терминологии) в эмиграции, окрашиваясь заново в новые «белоснежные» одежды. Желание оставаться в «белом» и до, и после революции выглядит у Франка весьма безнравственно. Находясь в среде антибольшевистской эмиграции, вынужденно поправевший Семён Франк хочет сохранить рукопожатность, всячески убегая от маркера «правый» там, где это возможно. «Черный» русский национализм всё равно остаётся для него экзистенциально плохим при словесной игре в противопоставления «белый-чёрный».
Франк умудряется в большевистском коммунизме найти даже… «антисемитизм», как традиционную черту «правого» умонастроения и какой-то «типично «черный» национализм» якобы характерный для «русского коммунизма», выражающийся в ненависти к буржуазной Европе. Само именование большевистского коммунизма «русским» уже возмутительно, но Франк идёт дальше. Он выводит весь социализм «с самого своего зарождения и по своему существу… за пределы противоположности между «правым» и «левым»».
Социализм по Франку якобы с самого начала не был ни «левым», ни «правым», будучи одновременно как бы «лево-правым»». Как это похоже на трактовку социализма всевозможными вариантами современного «православного социализма»…
Для чего же Франку нужно вычленять социализм из «левого» движения? Опять же очень личная история. Для него «левое» умонастроение это только про свободу, а социализм её отрицает. Советский опыт в его трактовка якобы показал «противоположность между социализмом и традиционным «левым» мировоззрением». Семён Франк тем самым силится отрицать родственность либерализма и социализма. И пытается снять нравственную ответственность со всего левого движения за кровавую практику большевизма. Для Франка социализм якобы порвал с либеральной демократией в своей практике. Но хорошо известно, что этатизм «практического советского социализма» теоретически обоснован Лениным как стремление социалистического государства подражать капиталистическим трестам, рождённым как раз в либеральной демократии. Несмотря на конечный марксистский постулат об отмирании государства при коммунизм. Из того обстоятельства, что большевики запретили все либеральные и социалистические партии, Франк пытается сделать вывод, что большевики не родственны «традиционным левым» (т.е. либералам, тем кто за личную свободу), утверждая, что «многие «левые» продолжают еще по старой привычке, то есть по недомыслию, веровать в свою духовную близость к социализму».
Прав ли Семён Франк? Совсем нет. Современность указывает нам на совершенно обратную тенденцию. В нашей политической реальности и лево-центристское «Яблоко», и откровенно левые «эсеры», говорят о том, что они социалистические партии. И вовсе не по недомыслию, а в силу общего материалистического мировоззрения. Прежде всего, по пунктам неприятия Бога, Его мироустройства и русской доминанты в России.
Франку же мерещится какая-то внутренне противоречивая, новая «группировка политических тенденций». Политический водораздел ему видится не между «правыми» и «левыми», а в некоей борьбе между «красным» и «белым» (во франковском представлении). Где «белыми» могут считаться некие «хорошие левые», «культурные революционеры», какие были до революции и к которым Франк сам принадлежал. Они остаются «хорошими» потому что не думали (?), что социал-демократы Ленина, придя к власти, начнут убивать и прочих «хороших левых», таких как Франк, а потому эти «хорошие левые» вынужденно «поправели» в эмиграции. То, что реальные «красные» убивали правых, остаётся как-то вне внимания Семёна Франка, ведь они в его политической оптике в основном «чёрные», олицетворяющие неизменное зло, что до, что после революции…
В тогдашней Веймарской республике, Франк с 1930 года начал читать лекции в Берлинском университете. Быть «правым» в эмиграции, в «рукопожатном обществе» европейском обществе, Семёну Франку было как то неловко. Собственно для выхода из этого психологического дискомфорта, Франку и понадобилось придумать, своё сложносочиненное либеральное «белое», которое такое же хорошее, как и дореволюционное «левое», но не «насильническое» и против большевиков. До революции Семён Франк был «хорошим», потому что был левым и выступал против «черных». После же революции Франк снова был «хорошим», потому что был против насилия «красных», но снова против неправильных «белых» (то есть «черных»). Удобно, но уж больно натянуто…
Сам Франк в своих рассуждениях так и не смог полностью уйти от дихотомии «правые—левые». И предложил новую политическую противоположность между «черно-красными» и «белыми». Это противостояние Семён Франк сформулировал следующим образом: ««левый» фронт против «красного» станет «белым» фронтом против «черного»».
«Левые» (либералы) и «белые» (те же либералы) ему представлялись как «истинный, духовно обоснованный традиционализм, неразрывно связанный со свободой и защитой интересов культуры», а «правые-чёрные» и «левые-красные» как «упрощенно-грубый и извращенный традиционализм, сочетающийся с демагогией и культом насилия». В современной России это предложенное Франком новое разделение совершенно не работает. Современные левые, вполне комфортно чувствуют себя «красными». А многие из «красных», например, Прилепин, находящиеся в формальной оппозиции прекрасно сосуществуют с такими либеральными персонажами как Навальный, Быков или с однопартийцами — либералами Гинзбургом и Надеждиным.
Так что цветовое разделение Франка просто не работает и не выдержало испытания временем. Правые остались правыми, так же как левые упорно подтверждают свою левую ориентацию.
P.S. По поводу вопроса Семёна Франка: мы за «гвельфов» или за «гибеллинов»?
Как это не покажется странным, но на этот вопрос философа на Руси ответили ещё в XV столетии, когда решали, какие делать зубцы на стенах Московского Кремля — как у гвельфов — прямоугольными, или как у гибеллинов — с ласточкиным хвостом.
Итальянские архитекторы то ли по своему разумению, то ли по чьей-то подсказке решили, что Русский Великий князь не может выступать за папу и сделали зубцы на кремлёвских стенах в виде ласточкиных хвостов. Так что русские за «гибеллинов», за императора ещё с конца XV столетия.
