Автор: Аркадий Минаков
«Пламенный реакционер», «Вольтер реакции» — так называли одного из родоначальников западноевропейского консерватизма и радикального критика Революции Жозефа де Местра (1753 – 1821). Он родился в Савойе в аристократической семье, получил образование в Коллегии иезуитов, а затем окончил Туринский университет. Де Местр быстро сделал политическую карьеру, став советником Сената Савойи, а в 1788 г. сенатором. Будущий католик-ультрамонтан, непоколебимо убежденный в приоритете власти папы над светской властью, он в молодости одно время состоял в масонской ложе и был либеральным католиком.
Однако, после начала Французской революции в 1789 году де Местр становится одним из отцов европейского консерватизма, убеждённым защитником «старого порядка». В 1796 г. он издал принесшую ему европейскую известность книгу «Размышления о французской революции», ставшей классикой консервативной мысли.
В мае 1803 г. де Местр приехал в Петербург в качестве посланника сардинского короля. Именно в России были созданы некоторые основные его сочинения: «Санкт-Петербургские вечера» и «Петербургские письма». В интеллектуальной жизни русского общества начала XIX в. Жозеф де Местр сыграл исключительную роль, благодаря в том числе и его проповеди Россия приобрела репутацию мирового центра антиреволюционных идей.
Одной из главных причин появление на свет русского консерватизма была патриотическая реакция на галломанию, страсть к подражанию и заимствованию всего французского, не только языка, но и идей, привычек, мод и пр., которая, как лесной пожар, охватила дворянское общество в конце XVIII-начале XIX века. Жозеф де Местр ненавидел русскую галломанию не менее страстно, чем его русские консерваторы-современники: «У меня нет слов описать вам французское влияние в сей стране. Гений Франции оседлал гения России буквально так, как человек обуздывает лошадь». Этот факт расценивался им крайне негативно, поскольку «российская цивилизация по времени совпала с эпохой максимального развращения человеческого духа (имеется ввиду распространение идей Просвещения и Французская революция – А.М.), и множество обстоятельств <…> пришли в соединение и, так сказать, смешали русский народ с народом, который одновременно был самым ужасным орудием и самой жалкой жертвой этого развращения. <…> Ужасная литература XVIII века сразу, без какой-либо подготовки проникла в Россию, и на первых уроках французского языка, который услышало русское ухо, звучали слова богохульства».
В широком распространении галломании де Местр обвинял русских западников, начиная с Петра I. «Я ставлю в вину вашему Петру I величайший грех – неуважение к своей нации». Впрочем, с точки зрения консервативного сардинца у Петра были грехи и пострашнее: «Вообще же страна сия отдана иностранцам, и вырваться из их рук можно лишь посредством революции. Повинен в этом Петр, коего именуют великим, но который на самом деле был убийцей своей нации. Он не только презирал и оскорблял ее, но научил и ненавидеть самое себя. Отняв собственные обычаи, нравы, характер и религию, он отдал ее под иго чужеземных шарлатанов и сделал игрушкою нескончаемых перемен». Скорее всего, де Местр нарочито несколько сгущал краски, перенося на петровские реформы свою ненависть к протестантской Европе, на которую ориентировался Петр.
Де Местр провел в России четырнадцать лет, с 1803 по 1817 гг. и оказал существенное влияние на политику Министерства народного просвещения, резко критикуя российскую систему образования и воспитания, проникнутую духом галломании и примитивного подражательства западноевропейским образцам. Он усматривал крайнюю опасность для государства российского в существовании того интеллектуального слоя («малого народа», если использовать термин О. Кошена и И. Шафаревича), который возник в результате влияния модных западноевропейских идей. Полуобразованные дворяне-галломаны представляли по сути подрывной элемент, как минимум, преисполненный оппозиционного духа и воинствующего аморализма: «Умы их извращены и преисполнены гордыни, им родина опротивела, они вечно порицают правительство, преклоняются перед иностранными вкусами, модами и языками и готовы ниспровергнуть все то, что презирают, т.е. все на свете. Другое страшное последствие, вытекающее из этой научной мании, заключается в том, что правительство, нуждаясь для осуществления ее в профессорах, постоянно принуждено обращаться за ними в иностранные государства; а так как люди истинно-образованные и нравственные редко оставляют свое отечество, где их почитают и награждают, то одни только люди посредственные, и к тому же не только развратные, но и совершенно испорченные являются на Север предлагать за деньги свою мнимую ученость. Особенно теперь Россия ежедневно покрывается этою пеною, которую выбрасывают на нее политические бури соседних стран. Перебежчики эти приносят сюда одну наглость и пороки. Не имея ни любви, ни уважения к стране, без связей домашних, гражданских или религиозных, они смеются над теми непрозорливыми русскими, которые поручают им все, что есть дорогого у них на свете, они спешат набрать довольно золота, чтобы привольно зажить в другом месте, и, обманув общественное мнение кое-какими публичными опытами, которые истинным судьям представляются жалкими образцами невежества, возвращаются на родину, чтобы издеваться над Россиею в дрянных книжонках, которые Россия еще покупает у этих же бездельников, – пожалуй, даже переводит <…> Таким образом сюда попадает сор Европы, и несчастная Россия дорого платит сонмищу иностранцев, исключительно занятому ее порчею». Многое из того, что говорил на этот счёт де Местр, вполне могли бы повторить А.С. Шишков, Н.М. Карамзин и Ф.В. Ростопчин.
Определенное единство взглядов православных консерваторов и де Местра привело к тому, что он сознательно периодически искал контакты с «русской партией». Известно, что он посещал заседания шишковско-державинской «Беседы любителей русского слова» и бывал в знаменитом тверском салоне Великой княгини Екатерины Павловны – негласного лидера «русской партии» при дворе. Возможно, эти контакты были обусловлены необходимостью совместной борьбы с влиятельной «французской партией», лидером которой считался известный либеральный реформатор М.М. Сперанский, вынашивавший в то время проект конституционных реформ.
Свою оценку Сперанского де Местр высказал в письме к сардинскому королю Виктору Эммануилу I 28 августа (9 сентября) 1811 г. Главными обвинениями в адрес Сперанского были «низкое» социальное происхождение, шпионаж в пользу Франции, приверженность к конституции и принадлежность к масонам: «Это человек умный, великий труженик, превосходно владеющий пером; все сии качества совершенно бесспорны. Но он сын священника, что означает здесь принадлежность к последнему классу свободных людей, а именно оттуда и берутся, вполне естественно, внедрители всяких новшеств. Он сопровождал Императора в Эрфурт и там снюхался с Талейраном; кое-кто полагает, что он ведет с ним переписку. Все дела его управления пронизаны новомодными идеями, а паче всего – склонностью к конституционным законам<…> Должен признаться в крайнем своем недоверии к государственному секретарю <…> Ваше Величество не должен даже на мгновение сомневаться в существовании весьма влиятельной секты, которая уже давно поклялась низвергнуть все троны и с адской ловкостью использует для сего самих государей».
В конечном итоге в результате закулисной борьбы с участием самых различных «фракций» Сперанский был отправлен в опалу в марте 1812 г., что объективно резко усилило позиции «русской партии». Сам же Местр не смог воспользоваться победой над «иллюминатом» Сперанским. Еще в феврале 1812 г. ему было сделано предложение редактировать все официальные документы, публикуемые от царского имени, и также было передано 20 тысяч рублей от имени Императора на необходимые расходы «для подготовки и проведения своих замыслов». 5 марта канцлер Н.П. Румянцев объявил де Местру, что Император имеет на него виды в предстоящей войне, что он хотел бы его пригласить на русскую службу. и что он согласен послать фельдъегеря за семьей Местра. В тот же день вечером Местр был на квартире у Н.А. Толстого, обер-гофмаршала, президента придворной конторы, который руководил придворной жизнью и церемониями во времена Александра I, и имел с ним разговор о предстоящей войне и вопросах командования. Во время разговора в квартире тайно присутствовал царь. В конце беседы он заменил Толстого и переговорил с Местром предстоящей ему редакторской работе. По поводу всех сделанных ему предложений Местр, однако, твердо решил, что службы сардинского короля он не покинет. Об этом он объявил Румянцеву, не отказываясь в то же время от исполнения поручений Александра. В тот же день последовала давно решенная ссылка Сперанского, что было знамением радикальных изменений в русской политике, отказа от либеральных реформ и ставки на некоторые идеи консервативной «русской партии». Поскольку де Местр отказался перейти на русскую службу, заявив Александру I, что долг перед сардинским королем не позволяет ему дать «подписку о неразглашении» той секретной информации, которую может принести ему новое положение, это привело, в конце концов, к охлаждению Александра в его отношениях к сардинскому посланнику. Фавор в статусе личного секретаря государя не продлился и четырех месяцев. Политическая роль де Местра в России была к тому времени в основном сыграна. 9 апреля 1812 г. произошло назначение одного из лидеров «русской партии» А.С. Шишкова государственным секретарем.
Политические и идейные новшества, внедряемые в Российской Империи после Отечественной войны 1812 г. и походов русской армии на Запад, в частности, религиозный эксперимент Александра I и министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н. Голицына по созданию «общехристианского государства» по западноевропейским лекалам, почерпнутым из трактатов протестантских мистиков и масонов, привели к тому, что католическая версия консерватизма, развиваемая и отстаиваемая Ж. де Местром, оказалась абсолютно неприемлемой для самодержавной власти. Ультрамонтаны в принципе не могли принять экуменизм и внецерковный мистицизм. Под тем предлогом, что миссионерская деятельность де Местра зашла слишком далеко и что среди петербургской аристократии многие обратились в католичество, иезуитам было приказано покинуть обе столицы, а де Местра выслали из Петербурга в мае 1817 г. за границу. В 1820 г. иезуиты окончательно были изгнаны из России. Через год после этого, в 1821 г., Жозеф де Местр скончался в Турине.
