Автор: Елизавета Преображенская
В феврале 1917 года в России начались те самые роковые потрясения о которых предостерегал П.А. Столыпин. Результатом этого стал крах Империи, ставший неминуемым с отрешением Императора от власти. Было ли это отрешение или отречение подлинным, подписано ли оно добровольно или под угрозой убийства семьи Императора, находившейся в Царском Селе – все это темы для специальных и компетентных исторических дискуссий, ясно только одно: после обнародования сего, мягко говоря, неоднозначного документа Император и его семья потеряли всякие шансы на спасение. Все они стали заложниками сначала Временного правительства, а затем – большевиков, началось их заключение, их крестный путь, завершившийся одним из самых чудовищных преступлений в истории человечества. Судьба Императора и его семьи оказалась в руках людей, многие из которых с поистине патологическим упорством стремились пролить царскую кровь. И если Временное правительство хотя бы делало вид, что пытается организовать выезд семьи и их приближенных за границу, либо в Ливадию, либо заграницу, то Петроградский Совет с первых дней революции жаждал крови. И это, по меткому слову Ф. Ницше, была «жажда нечистых». Так, 22 марта 1917 года представитель Петроградского Совета Сергей Масловский с кучкой вооруженных и не вполне трезвых сообщников прибыл в Царское Село с целью либо отправить Государя под конвоем в Петропавловскую крепость, либо убить на месте. Он пытался уговорить на должностное преступление охрану Александровского дворца, однако получил решительный отпор начальника охраны, полковника Евгения Кобылинского. Петроградский Совет опасался, что Временное правительство допустит выезд Императора и его семьи за границу. Дипломатическая переписка об этом действительно велась, однако, на деле никто конкретных шагов для этого предпринимать не собирался.
Тем временем в стенах Александровского дворца жизнь шла своим чередом: дети постепенно поправлялись после перенесенной кори, продолжали учиться, начали выходить на прогулки в парк, где занимались огородом и дышали свежим воздухом, Цесаревичу объяснили, что он не станет Царем и что Царя в России скорее всего уже никогда не будет. А Россия, между тем, неудержимо всасывалась в черную воронку инфернального хаоса. В июле 1917 года Петроград снова лихорадило. Очередная забастовка началась 16 июля и продлилась четыре дня. Это стало поводом к решению перевезти Царскую семью в более тихое и отдаленное от мятежной и бурлящей столицы место. Поначалу намекали на Крым и слуги даже начали укладывать вещи с расчетом на крымский климат, но 10 августа 1917 года Император записал, что их собираются отправить вовсе не в Крым. Куда именно – не говорили до последнего, намекнули лишь, что это 3-4 дня пути на восток и попросили взять теплые вещи. Это означало одно: Сибирь. Варианты, помимо Крыма и Сибири, впрочем тоже рассматривались. Одна время Временное правительство намеревалось разместить Царскую семью в Брасово – бывшем имении Великого князя Михаила Александровича в Орловской губернии, народная молва разносила слухи о том, что Императора с семьей отправят в Кострому. Так думал до последнего даже лейб-медик Евгений Боткин. Он был уверен, что семью и их приближенных, в том числе и его, отправят в Кострому и говорил об этом гофмейстрине Е.А. Нарышкиной буквально за день до отъезда. Но, в итоге, пунктом назначения все же оказалась Сибирь. Тобольск. Об этом Государь узнал только перед самым отъездом.
«Какие причины побудили Совет министров перевезти царскую семью в Тобольск? Этот вопрос сегодня трудно разрешить. Когда Керенский объявил об этом перемещении государю, то он объяснил его необходимость тем, что Временное правительство решило принять энергичные меры против большевиков; это должно было, по его словам, повлечь за собою полосу смуты и вооруженных столкновений, первой жертвой которых могла сделаться царская семья; поэтому долг повелевал ему оградить ее от случайностей. С другой стороны, утверждали, что это было проявлением слабости по отношению к крайним левым, которые были обеспокоены при виде зарождавшегося в армии движения, сочувствующего и благоприятствующего Государю, и требовали его ссылки в Сибирь» — вспоминал воспитатель Цесаревича Пьер Жильяр. Отъезд проходил почти тайно. Императору не сообщили даже точного времени отправления, из–за чего вся семья и сопровождающая их свита всю ночь буквально просидели на чемоданах в поле. Всё было готово к 10 часам вечера, а отъезд состоялся только в 6 утра, о чем писал камердинер Императрицы Алексей Волков.
«Тяжело до смерти: сегодня ночью их увозят. Просила разрешения проститься — отказали! Кажется, едут в Тобольск, хотя никто ничего не знает, и все молчат» — записала в своем дневнике 13 августа 1917 года гофмейстрина Высочайшего двора, Елизавета Алексеевна Нарышкина. Не только ей отказали проститься с теми, кому она преданно служила всю свою жизнь, отказали всем, сделав одно исключение для Великого князя Михаила Александровича. Это была его последняя встреча с братом. Сам Великий князь тоже вскоре будет сослан и убит даже раньше, чем Император и его семья.
В ссылку вместе с Императорской семьей последовало 45 человек свиты – это были только те, кому позволили поехать, но на самом деле преданных людей, готовых разделить судьбу своего Государя было гораздо больше и многие пытались присоединиться позже, но безуспешно.
«Проплакала все утро. Их увезли! И с какими затруднениями! До шести часов утра им пришлось ждать сидя на чемоданах! Керенский вне себя торопил всех: ему стыдно не суметь организовать то, что при старом режиме делалось так хорошо. Выяснилось окончательно: их везут в Тобольск. Путешествие продлится пять дней. С ними едет комендант и при них останется; он принял кассу у Вали и будет сам заведовать расходами. Никому, даже Государю, не сообщили, куда их везут» — отметила в дневнике Е. А. Нарышкина на следующий день. Императрица лишь успела передать Елизавете Алексеевне коротенькую прощальную записку: «Милейшая м-м Зизи, одно слово самого нежного прощания и благословения. Для меня большое горе – покинуть Вас без прощания. Сердечная благодарность за 25 лет Вашей верной любви и дружбы! Вы не знаете, как Вы дороги мне и всем нам. Да благословит и хранит Вас Бог, обережет Он Вас от всякой печали! Я надеюсь, что Он даст еще нам в этой жизни радость свидания. Посылайте мне, между тем, сведения. Прощайте, дорогая, родной друг; сердце слишком полно, чтобы писать больше».
Одним из свидетелей отъезда Царской семьи в Тобольск стал художник Георгий Лукомский. Свои впечатления об этом он описал уже в эмиграции в книге «Художник в русской революции», вышедшей в Мюнхене в 1923 году. Он удивлялся тому, насколько скромный образ жизни вела семья Императора в Александровском дворце и тому, что они не взяли с собой в ссылку ничего из обстановки дворца. Пройдя в кабинет Императора, Лукомский отметил, что «В его кабинете находились двадцать шесть альбомов с фотографиями, на которых было отражено все время его правления, фотографиями, которые он методично рассортировал и терпеливо собрал воедино – это был бесценный документальный источник для будущих изысканий. Он сделал символический жест – оставил на письменном столе недавно изданный сборник своих выступлений и речей; рядом с этим томиком лежали револьвер, богато инкрустированный императорской символикой, и карманные часы на золотой цепочке, которые он оставил здесь незадолго до своего ухода, сказав барону Штейнхелю: «Это не мое. Это принадлежит народу». Пройдя по залам и покоям дворца, Лукомский их опечатал, после чего была сделана известная серия автохромов – цветных снимков из опустевшего Александровского дворца. Негативы Георгий Лукомский захватил с собой, отправляясь в эмиграцию, благодаря чему они уцелели и дошли до наших дней. Тогда, сразу после отъезда семьи, Лукомский подумал, о том, что все могло быть иначе: «В то время, объявись несколько решительных мужчин, никто бы им не помешал, и я уверен, Императорская семья была бы спасена, а мир, возможно, ждала бы иная судьба».
До Тюмени Романовых отправили поездом, затем – на пароходе «Русь» до Тобольска. К вечеру 19 августа за одним из поворотов реки показался Тобольский кремль. От пристани до генерал-губернаторского дома, очередного места заключения Царской семьи, все кроме Государыни и Татьяны Николаевны прошли пешком. «Дом оказался довольно обширным и прилично обставленным. Все в нем удобно и хорошо разместились. В доме жила царская семья и служащие. Через улицу, напротив, в доме Корнилова, разместилась свита: Татищев, Боткин, Долгоруков, Шнейдер, Гендрикова, а потом Гиббс, приехавший в Тобольск позднее. Жильяр жил в губернаторском доме… Утром и в течение дня Государь и дети совершали прогулку в особо отведенном загороженном месте. Государь пилил дрова, дети играли; зимой сгребали снег. В определенные часы дети занимались. За отсутствием учителей таковых заменяли Государь, Гендрикова, Шнейдер. Из прежних учителей были только Жильяр и потом Гиббс… Вначале население приносило царской семье много продовольствия. Доставлял таковое в течение всего времени пребывания царской семьи в Тобольск находившийся близ города Ивановский женский монастырь. Но, до октябрьского переворота, всего было вдоволь, хотя жили и скромно. Обед состоял только из двух блюд, сладкое же бывало только по праздникам. По утрам, около 8 часов, пили чай. В час завтракали, в 5 — пили чай с булками, в 8 — обед. Таким образом день распределялся точно так же, как и в Царском Селе» — вспоминал Алексей Волков.
В генерал-губернаторском доме в Тобольске Царская семья провела 9 месяцев. Здесь они встретили своё последнее Рождество, имели возможность бывать на свежем воздухе и одно время даже посещать церковные службы. Население в Тобольске было в целом лояльно настроено к Царской семье – им приносили продовольствие, многие становились перед Государем на колени, когда видели его на улице, да и сам дом мало напоминал тюрьму, в отличии от печально известного Ипатьевского дома в Екатеринбурге, куда отправят Романовых большевики весной 1918 года и где зверски убьют в ночь с 16 на 17 июля.
