Автор: Аркадий Минаков
Николай Михайлович Карамзин (1766-1826), как и большинство русских консерваторов того времени, принадлежал к небогатому дворянству, но при этом получил превосходное образование. С 1782 года началась его литературная деятельность. Он, как и многие его русские современники, на короткое время сблизился с русскими масонами, под влиянием которых поначалу формировались его взгляды и литературные вкусы, в частности интерес к идеям французского “Просвещения”.
В 1789–1790 годах он совершил заграничное путешествие с целью написать книгу о Европе, которую тогда воспринимал как «царство просвещённого разума». Правда, в это время Запад сотрясался в конвульсиях, вызванных охваченной революцией Францией. В 1795 году он напишет: «Век просвещения! Я не узнаю тебя – в крови и пламени не узнаю тебя – среди убийств и разрушения не узнаю тебя!..» По возвращении в Россию Карамзин испытал все нарастающий скепсис по отношению к идеям “Просвещения”, однако некоторое время ещё оставался на западнических и космополитических позициях, будучи уверенным в том, что “путь цивилизации” един для всего человечества и что Россия также должна ему следовать, «всё народное ничто перед человеческим. Главное дело быть людьми, а не славянами».
В 1791–1792 годах были опубликованы его «Письма русского путешественника», принесшие молодому литератору всероссийскую известность. В этом произведении он в целом придерживался взглядов гуманистического космополитизма и апеллирующего к универсальному прогрессу просветительства: «Путь образования или просвещения один для народов; все они идут им вслед друг за другом. Иностранцы были умнее русских: итак надлежало от них заимствовать, учиться, пользоваться их опытами. Благоразумно ли искать, что сыскано?»
Тогдашний космополитизм Карамзина сочетался со своеобразной литературной борьбой за возвращение к «русским истокам». В 1790-е годы в его творчестве проявился и непрерывно возрастал интерес к родной истории, которая должна была пробуждать чувство патриотизма: «Кто из нас не любит тех времен, когда русские были русскими, когда они в собственное свое платье наряжались, ходили своею походкою, жили по своему обычаю, говорили своим языком и по своему сердцу, то есть говорили, как думали?»
Восшествие на престол Александра I положило начало новому периоду в идейной эволюции Карамзина.
Если для “просветительства” одной из основополагающих идей было противопоставление новаторства “Просвещения” (то есть в конечном итоге идеологии и практики Французской революции), и “косности”, воплощенной в религиозно-монархической традиции, то Карамзин первый в русской мысли убежденно заявлял: «Учреждения древности имеют магическую силу, которая не может быть заменена никакою силою ума». Он четко сформулировал и свою государственническо-монархическую позицию (ранее государство представлялось ему «чудовищем»): «Гражданский порядок священ даже в самых местных или случайных недостатках своих,<…> власть его есть для народов не тиранство, а защита от тиранства, <…> разбивая сию благодетельную эгиду, народ делается жертвою ужасных бедствий, которые несравненно злее всех обыкновенных злоупотреблений власти <….> одно время и благая воля законных правительств должны исправить несовершенства гражданских обществ”. Доктрины «просветителей», приведшие при попытке их реализации на практике к террору и утрате Францией политической и культурной гегемонии в Европе характеризовались Карамзиным как утопические и вредные: «… все смелые теории ума, который из кабинета хочет предписывать новые законы нравственному и политическому миру, должны остаться в книгах вместе с другими, более или менее любопытными произведениями остроумия».
Бывший космополит резко выступил против галломании, воспитания детей за границей, западной моды и подражательства всему иностранному и т. д. Наиболее яркое произведение Карамзина той поры, в котором развиты подобные мотивы,– «О любви к отечеству и народной гордости» (1802). Патриотический пафос в этом произведении чрезвычайно силён: «Кто сам себя не уважает, того, без сомнения, и другие уважать не будут. Не говорю, чтобы любовь к отечеству долженствовала ослеплять нас и уверять, что мы всех и во всем лучше; но русский должен по крайней мере знать цену свою. Согласимся, что некоторые народы вообще нас просвещённее: ибо обстоятельства были для них счастливее; но почувствуем же и все благодеяния судьбы в рассуждении народа российского; станем смело наряду с другими, скажем ясно имя свое и повторим его с благородною гордостию». Оценить подобное изменение общественно-политических и культурных установок можно лишь зная о том, что в «Письмах русского путешественника» Карамзин утверждал: после России для него нет земли «приятнее Франции» и французы – «самый любезный из всех народов».
Он призвал прекратить безоглядное заимствование опыта Запада: «Патриот спешит присвоить отечеству благодетельное и нужное, но отвергает рабские подражания в безделках. Хорошо и должно учиться; но горе народу, который будет всегдашним учеником!» Карамзин сознавал необходимость национальной самодостаточности и самостоятельности: «Как человек, так и народ начинает всегда подражанием; но должен со временем быть сам собою».
Еще в 1790-х обозначился интерес писателя к русской истории, тогда им было создано несколько небольших исторических работ. В 1803 году он обратился в Министерство народного просвещения с просьбой о назначении его историографом, которая вскоре была удовлетворена именным указом Императора Александра I.
Уже к 1810-му году под влиянием занятий русской историей он окончательно становится последовательным консерватором-патриотом. Через своего друга и единомышленника Ф.В. Ростопчина он познакомился в Москве с лидером тогдашней «консервативной партии» при дворе – великой княгиней Екатериной Павловной.
По инициативе Екатерины Павловны историограф написал и подал Императору Александру I в марте 1811 года «Записку о древней и новой России в ее политическом и гражданском отношениях». Наряду с обзором русской истории и критикой государственной политики в «Записке» заключалась цельная концепция самодержавия как особого, самобытно-русского типа власти.
По мнению Карамзина, самодержавие представляло собой «умную политическую систему», прошедшую длительную эволюцию и сыгравшую уникальную роль в истории России. Она была «великим творением князей московских» – начиная с Ивана Калиты.
Возникшее в условиях тяжелейшей борьбы с татаро-монгольским игом, самодержавие было безоговорочно принято русским народом, поскольку оно ликвидировало не только иноземную власть, но и внутренние междоусобицы. «Рабство политическое» не казалось в этих обстоятельствах чрезмерной платой за национальную безопасность и единство.
Все государственные институты был, по Карамзину, «излиянием монаршей власти», монархический стержень пронизывал всю политическую систему сверху донизу. При этом самодержавие представлялось ему предпочтительнее власти аристократии. Аристократия, приобретающая самодовлеющее значение, могла стать опасной для государственности, как, например, в удельный период или в Смутное время.
Исключительную роль, считал Карамзин, играла Православная Церковь. Она являлась совестью самодержавия, задавала нравственные координаты для монарха и народа в стабильные времена и в особенности тогда, когда происходили их «случайные уклонения от добродетели». Мыслитель подчеркивал, что власть духовная действовала в тесном союзе с властью гражданской и давала ей религиозное оправдание: «История подтверждает истину, что Вера есть особенная сила государственная».
Самодержавие, по мнению Карамзина, зиждилась также на общепризнанных народом традициях, обычаях и привычках – на том, что он обозначал как «древние навыки» и, шире, «дух народный», «привязанность к нашему особенному».
В силу всего вышеперечисленного самодержавие явилось «палладиумом (щитом) России», главной причиной ее могущества и процветания: “Россия основалась победами и единоначалием, гибла от разновластия, а спаслась мудрым самодержавием». С точки зрения Карамзина, основные принципы монархического правления должны сохраняться и впредь, лишь дополняясь надлежащей политикой в области просвещения и законодательства, которая вела бы не к подрыву самодержавия, а к максимальному его усилению. При таком понимании самодержавия всякая попытка его ограничения рассматривалась как преступление перед русской историей и русским народом.
Кроме всего прочего, в «Записке» были обозначены классические принципы русского консерватизма: «требуем более мудрости хранительной, нежели творческой», «всякая новость [новация. – А.М.] в государственном порядке есть зло, к коему надобно прибегать только в необходимости», «для твердости бытия государственного безопаснее поработить людей, нежели дать им не вовремя свободу».
В начале 1816 года началось печатание с санкции Императора «Истории государства Российского» без цензуры. Успех был огромным: все 3000 экземпляров первого издания разошлись в 25 дней.
Значение этого грандиозного труда точно выразил П.А. Вяземский: «Творение Карамзина есть единственная у нас книга, истинно государственная, народная и монархическая». Труд Карамзина – это безусловно консервативная версия российской истории, и объективно интерпретировать её в отрыве от процесса развития русского консерватизма невозможно. Карамзин оказал огромное и всеобъемлющее воздействие на ключевые фигуры консерваторов следующего царствования: С.С. Уварова, М.П. Погодина, В.А. Жуковского, зрелого А.С. Пушкина, славянофилов. Можно также говорить о влиянии его идей на политику Императора Николая I.
Несмотря на определенное сближение с либеральным кругом членов литературного общества «Арзамас», противостоящего шишковской «Беседе любителей русского слова», сам Карамзин, несомненно, оставался убеждённым консерватором. Среди его записей последних лет жизни были и такие: «Либералисты! Чего вы хотите? Счастья людей? Но есть ли счастие там, где есть смерть, болезни, пороки, страсти? Основание гражданских обществ неизменно: можете низ поставить наверху, но будет всегда низ и верх, воля и неволя, богатство и бедность, удовольствие и страдание. <…> Если государство при известном образе правления созрело, укрепилось, обогатилось, распространилось и благоденствует, не троньте этого правления: видно оно сродно, прилично государству и введение в нем другого было бы ему гибельно и вредно».
Особенно показательна была реакция Карамзина на события 14 декабря 1825 года. В письме к другу поэту И.И. Дмитриеву, датированном 19 декабря, он рассказывал об «ужасных лицах», «ужасных словах» «безумцев с «Полярною звездою», Бестужевым, Рылеевым и достойными их клевретами». «Я, мирный историограф, алкал пушечного грома, будучи уверен, что не было иного способа прекратить мятеж. Ни крест, ни митрополит не действовали. <…> Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов! Дай Бог, чтобы истинных злодеев нашлось между ими не так много! Солдаты были только жертвою обмана». Такова оказалась финальная оценка деятельности русских либералов, оставленная Карамзиным.
Смерть Александра I потрясла его, а восстание 14 декабря окончательно надломило физические силы: в этот день Карамзин простудился на Сенатской площади, болезнь перешла в чахотку и весной 1826 года он скончался.
