Автор: Михаил Смолин
Появившись на свет за двадцать лет до развала большевицкого союза в имперском Питере (не припоминаю, чтобы коренные жители называли его Ленинградом), я хорошо помню ещё позднебрежневские времена, сочетавшие в себе коммунистический партийный маразм с афганской войной, московской олимпиадой и всевозможными потребительскими проблемами.
Все мои питерские родственники: дедушки, бабушки, близкие и более дальние родственники, моя мама, сестра и я сам — все мы жили в коммунальных квартирах.
Хорошо помню очень культурную старушку, дочь бывшего владельца всей нашей квартиры, которую уплотнили до половины одной комнаты. В детстве любил заходить к ней в гости. Она жила в одной из частей бывшей большой залы, разделённой на социалистические по размеру комнатки. В новообразованной коммунальной жилплощади, оставшейся за ней, в углу из потолка торчал большой крюк для люстры. Раньше он находился в центральной зале посередине потолка, но в новых советских реалиях он потерял всякий функциональный смысл, впрочем, как и сама квартира дореволюционного инженера. Наряду с сохранившейся красивейшей лепкой абсурдно уходящей частью своего рисунка в соседнюю отгороженную стеной комнату, закрытой анфилады бывших проходных дверей, заклеенных советскими обоями, крюк этот олицетворял всё несообразно произошедшее с нашей страной после революции. Старая имперская цивилизация подверглась глубокой большевицкой варваризации, в том числе и внутриквартирной.
Современные рассказы о том, что коммунисты раздавали советским трудящимся бесплатное жильё, воспринимаются мною как рассказы про какой-то совершенно параллельный нам, обычным людям, партийный сектор проживания в тогдашнем коммунистическом государстве.
Да, люди отмеченные партией, жившие в своём отдельном мире, что-то там получали от государства и где-то там отоваривались в особых магазинах. Но это было где-то в другой реальности, о которой мы все конечно слышали, но к которой не были причастны. В силу отсутствия в семье членов коммунистической партии.
Мы же жили в коммуналке из шести комнат, где существовали шесть семей (14 человек), с одним общим туалетом и общей кухней, где на одной из трёх плит у нас было две газовые конфорки для приготовления пищи.
Видимо, чтобы сгладить социальное расслоение в обществе и культурно взаимообогащаться в нашей коммуналке в двух семьях наличествовали отсидевшие уголовники (воровство и грабёж), а в других — люди интеллигентных профессий (преподаватели и инженеры). Позже, находясь уже в советской армии, я понял, что такое принудительное соединение представителей различных социальный групп в одних общежитиях — это глубокий воспитательный принцип советской власти. Как и поездки горожан интеллектуальных профессий на уборку урожая в колхозы и совхозы.
Люди с образованием должны были всегда чувствовать, что живут в государстве, где классовым гегемоном являются самые незатейливые пролетарии. Рассуждающие в стиле любимой советской песни «С одесского кичмана»:
«За що же ж мы боролись?
За що ж мы проливали нашу кровь?
Они же ж там гуляють,
Карманы набивають»
Так пусть же вместе с нами поживут по нашим пролетарским понятиям, в самом широком смысле этого слова…
Благотворного культурного влияния друг на друга не получалось. Социальные взаимоотношения в коммунальном общежитии оставались весьма противоречивыми вплоть до рукопашных столкновений. Грубость, воровство, разруха в общественном туалете, прочие социалистические изыски были перманентны в силу наличия асоциальных убеждений в некоторых соседских пролетарских головах. Некоей естественной ожидаемой жирной точкой, поставленной в нашей коммунальной жизни, стало убийство одним из соседей-уголовников своей жены. Однажды покрасив дверь в свою комнату в ярко красный цвет, он буквально через несколько дней зарезал ножом свою многолетнюю собутыльницу…
Таким образом, советские реалии, а не пропагандистские выдумки советских реваншистов мне известны из личного опыта: проживание в коммуналке, учёба в школе и университете (нам читали ещё Историю КПСС), служба в вооружённых силах (с пением партийного Интернационала) и первые шаги своей трудовой деятельности.
В рамках искусственно лелеемого сегодня советского реваншизма обожают поговорить о любви советских граждан к советским фильмам. Мол, эти фильмы все любили, и они прекрасно отображали реальную советскую жизнь. Часто об этом начинают рассуждать люди, либо ходившие в те времена ещё без всяких помех под стол, либо люди, так или иначе, ангажированные и активно зарабатывающие (политически и финансово) на настроениях, ностальгирующих по своей безвозвратной ушедшей молодости.
В восьмидесятые годы, будучи подростком, я был завсегдатаем кинотеатров. Особенно я любил ходить в «Спартак», ближайший к моему дому. История самого здания весьма традиционна для СССР. Это бывшая протестантская кирха, закрытая большевиками в 1935 году и переделанная под кинотеатр. В моё время «Спартак» отличался от других кинотеатров тем, что в нём показывали кинокартины из Госфильмофонда, в основном мировую классику.
В 1980-е годы я был вполне законченным киноманом. При тогдашней средней посещаемости от 14 до 20 раз в год, я бывал на киносеансах, пожалуй, раза в два больше.
Если исходить из списка абсолютных лидеров среди советских фильмов, составленных киноведом Сергеем Кудрявцевым, то из 41 ленты (посещений от 87,6 до 34,5 млн зрителей) я в кинотеатре смотрел всего 5-6 фильмов. Я помню, что ходил на «Пираты XX века (1980) раз пять. На фильмы «Экипаж» (1980), «Операция «Ы» и другие приключения Шурика» (1965) (точно не помню смотрел ли в кинотеатре), «Спортлото-82» (1982, не понравился), «Петровка, 38» (1980) и «Всадник без головы» (1973, снят совместно с Кубой. Лично я, смотря этот фильм, воспринимал его как иностранный).
А вот по списку абсолютных лидеров советского проката среди иностранных картин того же киноведа я смотрел из 21 фильма уже 9 картин.
«Великолепная семёрка» (США, 1960), «Золото Маккенны» (США, 1969), «Спартак (США, 1960, раза два-три), «Укрощение строптивого» (Италия, 1980), «Кинг-Конг жив» (США, 1986), «Зорро» (Франция, Италия, 1975, пару раз), «Синьор Робинзон» (Италия, 1976), «Легенда о динозавре» (Япония, 1979), «Чёрный тюльпан» (Франция, Испания, Италия, 1970). Остальные фильмы из этого списка были для женщин, в основном индийского производства и мне были неинтересны.
А из лучших фильмов года для 1980-годов, по версии журнала «Советский экран», я смотрел только «Холодное лето пятьдесят третьего…» (1988).
Надо отметить, что моё голосование за эти фильмы было небольшими, но всё же своими деньгами. Не помню, чтобы мне приходило в голову заплатить деньги за просмотр каких-нибудь фильмов Рязанова, Сокурова или условного Шахназарова.
Точно так же никаким образом не возникало желание оплатить сеанс любого фильма про пламенных революционеров или самоотверженных комиссаров. Только такие фильмы и были по настоящему советскими, либо по тематике, либо по эстетике. Бесплатным навязыванием этого идеологического хлама занималось советское телевидение.
Мы же ходили в советские кинотеатры на мировую классику. На французские и американские приключенческие фильмы, на франко-итальянские комедии.
Да ходили и на советские фильмы, но только на такие, где нам уже не впаривали «Ленина в Париже» (1981), «20-е декабря» (1982), «Красные колокола» (1982) или «Каждый десятый» (1984).
В 80-е годы русский подросток никогда не отдал бы свои 20-30-50 копеек, полученные у родителей, за эту пропагандистскую туфту, хотя и мало ещё чего понимал в жизни и в политике.
А вот посмотреть на Василия Шульгина в фильме «Перед судом истории» (1964) я ходил уже за свои деньги. Седой, с окладистой бородой, со всё ещё большими пышными усами, в красивом костюме со стоячим накрахмаленным воротничком, с тростью, он производил яркое впечатление. Впечатление человека из другого мира, с другой планеты, из другой в культурном плане более высокой цивилизации.
Смотрели мы, конечно, и исторические фильмы подобные «Ярославу Мудрому» (1981) или «Руси изначальной» (1985), но это были в целом слабые советские фильмы по сравнению с какой-нибудь «Клеопатрой» (США, 1963) или даже «Битвой за Рим» (США, 1968).
Будучи молодыми людьми, мы искали в кино идеальные национальные образы, прекрасную красоту, героические подвиги, хороший юмор, захватывающие приключения. Но в советском кино этого было совершенно недостаточно, в силу его перегруженности партийной идеологией или интеллигентскими исканиями распущенной советской элиты.
Национального русского кино в советских кинотеатрах мы так и не нашли за редкими исключениями. Точно так же, как и в СССР, мы не находили ничего национального, достойного сохранения.
