Автор: Елизавета Преображенская
Весной 1841 года в Петербурге состоялось пышное торжество: свадьба Цесаревича Александра Николаевича с принцессой Максимилианой Гессен-Дармштадтской (получившей уже новое русское имя Мария Александровна). Невеста приехала в Россию еще в сентябре 1840 года и по традиции Императорской фамилии провела в столице всю зиму, в течении которой состоялось ее миропомазание и переход в православие, обручение с Цесаревичем, знакомство с русским двором и традициями. Принцесса усиленно изучала русский язык под руководством В. А. Жуковского и Закон Божий – под руководством отца Иоанна Янышева. К сожалению, в ту зиму выяснилось, что климат новой родины очень суров для принцессы — она много болела, простужалась, ее мучили приступы кашля, а ее нежная кожа тотчас же краснела, распухала и покрывалась сыпью от морозного воздуха. Но все это тогда казалось незначительными мелочами, ведь наследник сам выбрал эту принцессу себе в невесты, казалось, что молодые люди влюблены, счастливы, принцесса очень понравилась всем в Императорской семье. Редкий случай монаршего брака по любви, а не из династических соображений.
Изначально планировалось назначить день свадьбы на июль, но в итоге он был перенесен на апрель. Решили поместить это торжество между Пасхой и празднованием дня рождения Цесаревича. Невесте было всего 16 лет и ее пугало то, какая ответственность ложится на нее вместе с титулом Цесаревны. В одном из писем к брату Карлу она писала: «Знаешь ли ты, Карл, что я не без боязни думаю о том, как буду исполнять мои трудные обязанности. Ведь мне только еще 16 лет, и мне кажется, что здесь об этом слишком легко забывают. Папа, наверное, тебе сказал, что наша свадьба будет, вероятно, в апреле вместо июля, и согласно ли это с моим желанием или нет, ты можешь легко догадаться».
Страстную неделю Императорская семья провела в Аничковом дворце, где было спокойнее и тише, чем в Зимнем. Жених и невеста вместе исповедались и будущую Цесаревну особенно радовал тот факт, что в тот год протестантская и православная Пасха совпадали. За несколько дней до свадьбы невеста снова грустит, на душе у нее неспокойно, тяжело. Она пишет брату: «Все больше приближается день. Ах! Карл!.. Я даже не могу себе представить. Еще только пять дней! Это так страшно! Особенно сегодня я очень печальна и грустна; какая-то тяжесть давит меня, а плакать все-таки не могу». Хорошо, что будущее неизвестно, знала бы принцесса, каким будет ее брак в последние годы… Быть может она это и предчувствовала, и оттого ей было так тяжело на сердце.
Накануне свадьбы мать жениха, Императрица Александра Федоровна писала в дневнике: «Сегодня возносятся к Богу молитвы сотни тысяч народа о счастии молодых новобрачных, но ни одна из них не может сравниться с той, которая вырывается из моего сердца. О, Боже! Пошли им счастье и благослови тот вечный шаг, который они завтра должны сделать! Научи их любить друг друга с безграничным доверием и относиться друг к другу со снисходительностью и предупредительностью! Дай им познать истинную любовь и научи их дорожить ею более, нежели тем блеском и мишурой, которыми они окружены! Аминь!»… Счастлива была Александра Федоровна, что не дожила до времен появления при дворе Екатерины Долгоруковой… Впрочем, Государыня хорошо знала своего сына и ее очень тревожила присущая ему с юных лет ветреность и влюбчивость, но она конечно надеялась, что женитьба несколько изменит его характер.
Венчание назначили на 2 часа дня. Состоялось оно в большой церкви Зимнего дворца. А на 4 часа был назначен парадный обед на 750 персон. После обеда был традиционный куртаг. Сама невеста была скупа на описание свадебных торжеств и отметила только в письме к брату, что была тронута тем, что Императрица, благословляя ее образом, сказала: «Благословляю вас от имени вашей матушки, которая теперь, без сомнения, Вас видит и благословляет».
Зато окружающие более подробно описали тот день. Сестра жениха, Великая княжна Ольга Николаевна, в своих мемуарах «Сон юности» вспоминала: «Наступил великий день. Это было 16 апреля, канун двадцать третьего дня рождения Саши. Утром была обедня, в час дня официальный обряд одевания невесты к венцу в присутствии всей семьи, вновь назначенных придворных дам и трех фрейлин. Мари была причесана так, что два длинных локона спадали с обеих сторон лица, на голову ей надели малую корону-диадему из бриллиантов и жемчужных подвесок — под ней прикреплена вуаль из кружев, которая свисала ниже плеч. Каждая из нас, сестер, должна была подать булавку, чтобы прикрепить ее, затем на нее была наброшена и скреплена на плече золотой булавкой пурпурная, отороченная горностаем мантия, такая тяжелая, что ее должны были держать пять камергеров. Под конец Мама еще прикрепила под вуалью маленький букетик из мирт и флердоранжа. Мари выглядела большой и величественной в своем наряде, и выражение торжественной серьезности на ее детском личике прекрасно гармонировало с красотой ее фигуры. В три часа был торжественный банкет для первых трех придворных классов, примерно четыреста человек разместились в Николаевском зале Зимнего дворца за тремя громадными столами. Посреди Царская Семья и духовенство, которое открыло банкет молитвой и благословением. За столом по правую руку сидели дамы, по левую кавалеры. Пили здоровье Молодых, Их Величеств, Родителей Цесаревны, а также всех верноподданных, и каждый тост сопровождался пушечными залпами. Высшие чины Двора подносили Их Величествам шампанское, нам, прочим членам Царской Семьи, прислуживали наши камергеры. На хорах играл военный оркестр, и лучшие певицы Оперы, Хейнефеттер и Ла Паста, пели так, что дрожали стены. В восемь был полонез в Георгиевском зале: Папа танцевал впереди всех с Мари; в десять часов мы возвратились в свои покои, здесь только семья ужинала вместе с молодыми. Адини и я не принимали в этом участия, а ужинали вместе с нашими воспитательницами у меня и смотрели на Неву, на освещенную набережную, разукрашенные флагами суда, праздничную толпу, а за ней шпиль Петропавловской крепости, поднимающийся к небу, еще позолоченный заходящим солнцем. Жуковский увидел нас у окон снизу, поднялся к нам в приподнятом, восторженном настроении, которое передалось и нам. Таким прекрасным аккордом закончился этот день».
Камер-юнгфера Марии Александровны, Яковлева, в чьи обязанности входило заниматься гардеробом невесты, очень детально описала костюм невесты и ее украшения: «1841 года, 16-го апреля в 8 часов утра пятью пушечными выстрелами возвестили столице, что высочайшее бракосочетание имеет быть сегодня. Мы были в белых платьях и надели только что полученные от цесаревича в подарок бриллиантовые фермуары. При одевании невестой венчального туалета присутствовали статс-дамы и фрейлины. Белый сарафан ее был богато вышит серебром и разукрашен бриллиантами. Через плечо лежала красная лента, пунцовая бархатная мантия, подбитая белым атласом и обшитая горностаем , была прикреплена на плечах. На голове – бриллиантовая диадема, серьги, ожерелье, браслеты бриллиантовые. В сопровождении своего штата великая княжна пришла в комнаты императрицы, где ей надели бриллиантовую корону. Императрица сознавала, что не драгоценные алмазы должны в этот день украшать невинное и чистое чело молодой принцессы; она не удержалась от желания украсить голову невесты цветком, служащем эмблемой чистоты и невинности. Императрица приказала принести несколько веток живых померанцевых цветов и сама воткнула их между бриллиантов в корону; маленькую ветку приколола на груди; бледный цветок не был заметен среди регалий и драгоценных бриллиантов, но символический блеск его умилял многих. В церкви уже заняли места приглашенные иностранные гости, посланники и представители иностранных дворов в блестящих придворных костюмах, дамы в богатых парадных придворных платьях своих дворов. На хорах тех зал, по которым должно было пройти шествие, толпилась масса публики».
Не обошлось, однако, и без дурных знаков. Яковлева упоминает: «На хорах публика была в самых богатых туалетах, случилось, однако, что у одной дамы была надета черная кружевная накидка, тотчас является скороход и просит от имени гофмаршала Олсуфьева снять черную накидку. Дама конечно моментально исполняет желание гофмаршала, сбрасывает накидку и держит ее на руках; вторично появляется скороход, прося унести или так спрятать, чтобы вовсе не было видно ничего черного». Впрочем, кроме этой черной накидки, больше ничего зловещего не случалось. Напротив, день был светлый и ясный, погода замечательная. Государыня Александра Федоровна отметила в своем дневнике: «Какой это был торжественный, дивный день! Воспоминание о нем останется навсегда. И небо, и земля имели одинаково праздничный вид. Казалось, что вся природа радуется с нами. После свадьбы жизнь молодых складывается прекрасно. Саша относится к своей молоденькой жене с нежной любовью, и их взаимные отношения так хороши, что радуешься, глядя на них. У нее прибавилось самоуверенности, и осанка ее сделалась величественнее с тех пор, как она замужем и заняла более определенное положение, в ней столько благородства, она выглядит so lady like в своих красивых туалетах, выбранных с таким вкусом и изяществом».
Вслед за венчанием последовала еще череда семейных торжеств: день рождения Цесаревича, день Ангела Императрицы и Великой княжны Александры Николаевны. По словам Великой княжны Ольги Николаевны: «Закончилось все народным празднеством в национальных костюмах, на которое были допущены тридцать тысяч человек. Зимний дворец освещался всю ночь напролет, и в залах толклась невообразимая толпа. В Белом зале для Мама было устроено спокойное место за балюстрадой, где она могла сидя принимать приветствующих ее. Папа с одной из нас, дочерей, под руку ходил, насколько это было возможно, среди толпы; празднество длилось бесконечные часы. Мы совершенно обессилели под конец. Мама и я, унаследовавшая ее хрупкое здоровье, должны были еще долго потом поправляться».
А молодожены 7 мая выехали в Москву, где осматривали достопримечательности, посещали старинные храмы и монастыри, ездили они и в Бородино, где встречались с игуменьей Марией (Маргаритой) Тучковой. Москва произвела на юную Цесаревну большое впечатление и впоследствии она всегда с удовольствием посещали старинную русскую столицу.
По возвращении из Москвы Цесаревич и Цесаревна отбыли в Царское Село. Остаток лета и начало осени Царская семья проводила в Петергофе и Царском Селе. Так началось это монаршее супружество, которое вопреки всем ожиданиям, имело весьма трагичный финал, но начиналось красиво и сказочно.
