Автор: Елизавета Преображенская
Соловецкий архипелаг в Белом море – место известное своими суровыми природными условиями. Появившийся на этих островах в XV веке монастырь всегда был местом особенного подвижничества и молитвы, но в 1919 году большевики организовали на этой земле одно из самых жутких мест в истории России – Соловецкий лагерь особого назначения. Выбор был обусловлен прежде всего расположением и климатом архипелага – ведь это было одно из тех мест, откуда, казалось, невозможно было убежать. Невозможно, но убегали. За всю трагическую историю этого лагеря побегов, тем не менее, насчитывалось достаточно, вот только далеко не все были успешными. Однако, всегда находились те, кто считал, что лучше утонуть в холодном море, замерзнуть насмерть или быть растерзанными хищными животными, нежели оставаться на муки и издевательства под властью большевистского произвола.
Решившихся на побег поджидало немало опасностей, даже если не брать в учет климатические условия: охрана лагеря была оснащена катерами и гидропланом для поимки беглецов, по следу беглых заключенных пускали поисковые отряды с собаками, крестьяне-карелы доносили на беглых и даже помогали их ловить.
Первый громкий и успешный побег из Соловецкого лагеря произошел в 1925 году. Среди этих отчаянных беглецов были два офицера Царской армии – Юрий Бессонов и Созерко Мальсагов.
Бежать с самого острова было слишком сложно и опасно, поэтому, подготавливаясь, Мальсагов и Бессонов продумали вариант побега из Кеми, куда периодически отправляли для выполнения определенных работ заключенных лагеря. Бежать вдвоем тоже было немыслимо, ведь для того, чтобы хотя бы разоружить лагерных надсмотрщиков за работающими заключенными, нужно было хотя бы пять человек. Мальсагов и Бессонов начали осторожно искать союзников и их выбор пал на Матвея Сазонова. «Осторожно подходил я к этому вопросу. Со мной в нарядах обыкновенно работал некто Сазонов. Разговаривая с ним, я узнал, что он человек бывалый, несколько раз переходивший границу. Долго я не решался предложить ему бежать, но в конце концов достаточно прощупав его, я ему намекнул об этой возможности , и мы сговорились. Нужно было достать компас и карту. Сазонов передал мне, что у его знакомого в куске мыла есть маленький компас и что, на его взгляд, он не прочь бежать. Я ему поручил переговорить с ним», — вспоминал Бессонов.
Человеком с компасом в куске мыла оказался поляк Эдвард Мальбродский. Так сформировалась группа из четырех человек, которым нужно было дождаться, когда их направят на какие-либо работы в Кеми. Такой шанс представился в середине мая 1925 года, когда Мальсагова, Бессонова, Сазонова и Мальбродского отправили в наряд – вязать метелки. Помимо этих четырех человек в наряде был еще один, казак Приблудин, плюс два конвоира. Мальсагов вспоминал: «Мы рубили лес до восьми часов утра. Именно в это время проходит товарный поезд, следующий с Попова острова в Кемь. Поэтому было бы очень опасно бежать раньше. Когда поезд скрылся из виду, Бессонов подал ранее условленный знак — поднял свой воротник. Мы сзади набросились на солдат и нам удалось сразу же разоружить одного из них. Второй оттолкнул Мальбродского и Сазонова, которым было поручено обезвредить его, и поднял дикий крик. К счастью, мы находились в трех милях от лагеря. Я сбоку ударил красноармейца, и он упал. Я был за расстрел обоих солдат: они были коммунисты и служили в войсках ГПУ, но Бессонов убедил меня не делать этого, поскольку акт мести в данной ситуации совершенно не принес бы никому никакой пользы. В этот момент кубанский казак, который от удивления рухнул на землю, простер к нам свои руки и взмолился: «Братишки, не убивайте!» Мы успокоили его: «Чего ради ты поднял такой шум, дурень? Никто и не думает тебя убивать. Свобода, которую ты имел на Соловках, дарована Калининым, а мы сейчас по-настоящему освобождаем тебя. Поступай, как знаешь. Если ты вернешься в лагерь, расстрел неминуем. Идти с нами — рискованное дело. Или, если желаешь, отравляйся на юг, в свою Кубань. Мы обойдемся без тебя. Так что, поступай как знаешь».Казак пошел с нами. Его фамилия была, между прочим, Приблудин».
Беглецы повели с собой конвоиров и отпустили одного через 9 миль, а другого – через 12, причем отобрали у них обувь. Так, конвоиры не могли быстро добраться в лагерь и оповестить о побеге. Дойдя до домика железнодорожника, раздобыли продукты и снова отправились в путь. Первые сутки путники шли без отдыха, лишь с краткими остановками, чтобы перекусить. Бессонов взял с собой Евангелие, на последних страницах которого вел краткий дневник путешествия. Время было еще холодное, временами шел снег, поднималась метель, днем было почти так же темно и пасмурно, как ночью. Но возможно именно эта метель стала спасением для беглецов, ведь она замела их следы и подарила ценное время, чтобы отойти как можно дальше. Только 26 мая снег начал таять.
Дни шли, но погоня не прекращалась. Около одной деревушки бросились в глаза следы чекистов и отпечатки лап собак-ищеек. Недалеко от Подужемья путники встретили двух карелов, которые сообщили, что вся республика оповещена по телефону о том, что с Соловков бежали пять человек. За поимку каждого беглеца обещали десять пудов муки. Они видели 10 чекистов с собаками. Кроме того, катер из Кеми с шестью военными на борту патрулирует реку. Эти карелы посоветовали свернуть в сторону на 25 миль от Подужемья к молочной ферме. Именно на этой ферме беглецов ждала засада. Каким-то чудом беглецам удалось, отстреливаясь, бежать и скрыться в лесу. Запасы продуктов истощались, Мальсагов шел, испытывая чудовищные боли, так как обморозил ноги, но время от времени провидение будто помогало путникам. Так, 31 мая они набрели на избу рыбаков, находящихся на ловле, в избе они пополнили запасы хлеба и оставили рыбакам в качестве компенсации 3 рубля. Затем, уже в июне, когда продукты снова закончились, беглецы набрели на молочную ферму. Купив там хлеба и масла, и собираясь уходить, путники заметили, что из избы выбежала женщина и направилась к лодке. Они поняли, что это коммунистка, которая собирается позвать чекистов. Загнав неразумную бабу в избу, они забрали все запасы хлеба и рыбы на ферме. Вскоре, практически у границы с Финляндией, последовала еще одна засада. Однако, затаившись и переждав эту стрельбу, а затем переплыв реку, 21 июня беглецы поняли, что находятся в Финляндии. «Через двое суток после переправы через реку и довольно длительного пути нам повстречался коттедж. Мы вошли вовнутрь и попросили хозяев продать нам хлеба и кое-какой другой снеди. Они не понимали нас, так как не знали русского языка. Затеплилась надежда, что мы в Финляндии», — вспоминал Мальсагов.
Из Финляндии Юрий Бессонов перебрался во Францию, где вышла в свет его книга «Двадцать шесть тюрем и побег с Соловков». Созерко Мальсагов тоже написал книгу «Адские острова». Он жил сначала в Польше, а затем в Англии. Оба, Мальсагов и Бессонов дожили до 1970-хъ гг. Их товарищи по побегу, Матвей Сазонов и Эдвард Мальбродский, бывшие уроженцами Царства Польского, перебрались в Польшу. О судьбе казака Приблудина практически ничего не известно.
Этот побег 1925 года, конечно, выглядит как чудо, но еще более чудесным, на мой взгляд, было спасение семьи Чернавиных в 1932 году. Мальсагов, Бессонов и их спутники были людьми выносливыми, имеющими боевой опыт Первой мировой и Гражданской войны, что же касается Чернавиных, то это была семья петербургских интеллигентов, Владимир Вячеславович Чернавин был преподавателем ихтиологии, его супруга Татьяна – искусствоведом и сотрудником Эрмитажа, бежали они со своим сыном, которому в 1932 году было всего 14 лет. Владимира Чернавина арестовали в 1930 году по сфабрикованному делу «консервных вредителей». Арестована тогда была и его супруга Татьяна, но ее, после долгих допросов все же отпустили, так она смогла вернуться к ребенку, которому в противном случае было бы уготовано «счастливое» советское детство в детдоме.
Поначалу Владимир Чернавин исполнял самые трудные работы в Соловецком лагере, но со временем его решили использовать иначе и перевели в лагерное рыбоводческое хозяйство в Кеми. Осенью 1931 года его приехала навестить жена с сыном. Во время этого свидания супруги Чернавины условились бежать, но не сразу, а как следует подготовиться и выбрать подходящий момент. Татьяна с сыном вернулись в Петербург, но договорились о том, что Владимир пришлет им телеграмму или письмо с заранее выбранной невинной фразой, которая будет означать, что все готово к побегу и Татьяна с сыном должны немедленно выезжать на север.
Татьяна вспоминала впоследствии: «Мне, как во сне, представились лес, дорога, белая ночь: страшно и неизбежно. Во мне от природы нет ни героизма, ни романтики, и если я не говорила — нет, не пойду ни за что на свете, то только потому, что твердо знала — другого выхода не будет.
— Где встретимся? — спросила я, стараясь владеть собой.
— Вот здесь. У села, не доходя, есть перекресток, очень приметный. Кругом лес. Если придете первые, ложитесь в кусты или за камень. Я постараюсь прийти раньше. До рассвета надо обойти деревню.
— А если…
— Если не приду, — перебил он меня, — значит, убили. Тогда вернетесь на другую станцию, сюда, и уезжайте, но не домой, а куда-нибудь, чтобы скрыть, куда вы ездили.
— Как сговориться о дне?
— Я напишу в письме цифру. Это будет означать число, когда вам надо быть на месте. Месяц — июль: тогда суше всего, будут грибы и ягоды. Но это на крайний случай, — с трудом вздохнул он и придержал рукой сердце. — Я приложу всю свою изобретательность, я заставлю их дать мне свидание в Кандалакше, тогда все будет проще. На всякий случай, мне надо другой костюм, шляпу, бритву. Мои приметы — кожаное пальто и черная борода, по которым меня все здесь знают, это придется сменить. Ему сказать? — спросил он, глядя на сынишку, который спал, свернувшись, как котенок.
— Нет. Ему это еще не по силам. Скажем потом, в дороге. Если нас схватят до побега, он ничего не должен знать».
Возвратившись домой, Татьяна грамотно подготовилась, распродав все лишние вещи и подкопив денег на провизию и теплые вещи. В августе 1932 года Владимир Чернавин был командирован в Кандалакшу и вызвал на свидание жену и сына. Это был сигнал к началу побега. Однако, как ни собирались Чернавины, все равно умудрились забыть некоторые необходимые в походе вещи, среди которых – компас, который Татьяна выронила по пути вместе с картой. Обнаружив эту пропажу, Чернавины решили положиться на волю Божию и не возвращаться. Путешествие Чернавиных длилось 22 дня. Во время побега их сын Андрей страдал от образовавшегося на ноге нарыва, который родители вскрывали и дезинфицировали подручными способами.
Из Финляндии Чернавины перебрались в Англию, оба, Владимир и Татьяна оставили воспоминания о жизни в Совдепии и побеге. Их сын Андрей, уже в старости, приезжал в Петербург и даже заходил в ту квартиру, где жил с родителями до побега.
Еще один успешный побег состоялся в 1934 году, когда снова в Финляндию бежала семья Солоневичей. Точнее, первый побег Солоневичей, когда они еще были на свободе, потерпел крах. Именно тогда Иван Солоневич с сыном Юрием и братом Борисом были схвачены, осуждены и направлены в лагерь. Супруга Ивана Солоневича и мать Юрия, Тамара, смогла покинуть СССР легально – в 1933 году она выехала в Берлин.
И только второй побег, из лагеря, оказался на удивление успешным. В лагере Борис Солоневич работал врачом в Свирьлаге, а Ивану, благодаря его спортивному прошлому, поручили провести лагерную Спартикиаду. В Совдепии любили такую показуху, когда общественности преподносили как заключенные «живут полной жизнью», не хуже, чем на свободе, а после завершения мероприятия бывало тех же заключенных безжалостно расстреливали. К побегу, как к последнему шансу, готовились основательно: соорудили тайник, где постепенно накопили необходимые в путешествии продукты, раздобыли компас, карту, а Борис даже смог взять в больнице средство, сбивающее собак со следа. Иван Солоневич писал: «Дата нашего побега — полдень 28 июля 1934 года — приближалась с какою-то, я бы сказал, космической неотвратимостью. Если при наших первых попытках побега еще оставалось некое ощущение «свободы воли»: возможность «в случае чего» — как это было с болезнью Юры — сразу дать отбой, отложить побег, как-то извернуться, перестроиться, — то сейчас такой возможности не было вовсе. В 12 часов дня 28 июля Борис уйдет из своего Лодейного Поля в лес, к границе. В этот же полдень должны уйти и мы. Если мы запоздаем — мы пропали. Лодейное Поле даст телеграмму в Медвежью Гору: один Солоневич сбежал, присмотрите за оставшимися. И тогда — крышка. Или, если бы случилось событие, которое заставило бы нас с Юрой бежать на день раньше Бориса, такую же телеграмму дала бы Медвежья Гора в Лодейное Поле и с такими же последствиями…»
Из барака выходили по одному: сначала Юрий, затем – Иван. Борис из своего лагеря должен был бежать в одиночку, и встретиться с братом и племянником уже в Финляндии.
Путешествие Бориса длилось 14 дней, Ивана и Юрия – 16. Это гораздо меньше, чем у Чернавиных и группы Мальсагова – Бессонова. Уже перейдя границу и оказавшись у финских пограничников Иван Солоневич вспоминал: «И вот я поймал себя на ощущении — ощущении, которое стоит вне политики, вне «пораженчества» или «оборончества», может быть, даже вообще вне сознательного «я»: что первый раз за 15—16 лет своей жизни винтовки, стоящие в стойке у стены, я почувствовал как винтовки дружественные. Не оружие насилия, а оружие защиты от насилия. Советская винтовка всегда ощущалась как оружие насилия, — насилия надо мной, Юрой, Борисом, Авдеевым, Акульшиным, Батюшковым и так далее по алфавиту. Совершенно точно так же она ощущалась и всеми ими. Сейчас вот эти финские винтовки, стоящие у стены, защищают меня и Юру от советских винтовок. Это очень тяжело, но это все-таки факт: финские винтовки нас защищают; из русских винтовок мы были бы расстреляны, как были расстреляны миллионы других русских людей — помещиков и мужиков, священников и рабочих, банкиров и беспризорников… Как, вероятно, уже расстреляны те инженеры, которые пытались было бежать из туломского отделения социалистического рая и в момент нашего побега еще досиживали свои последние дни в медгорской тюрьме, как расстрелян Акульшин, ежели ему не удалось прорваться в заонежскую тайгу… Как были бы расстреляны сотни тысяч русских эмигрантов, если бы они появились на родной своей земле. Мне захотелось встать и погладить эту финскую винтовку. Я понимаю: очень плохая иллюстрация для патриотизма. Я не думаю, чтобы я был патриотом хуже всякого другого русского — плохим патриотом: плохими патриотами были все мы, хвастаться нам нечем. И мне тут хвастаться нечем. Но вот при всей моей подсознательной, фрейдистской тяге ко всякому оружию меня от всякого советского оружия пробирала дрожь отвращения, страха и ненависти. Советское оружие — это в основном орудие расстрела. А самое страшное в нашей жизни заключается в том, что советская винтовка — одновременно и русская винтовка».
Уже в сентябре 1934 года Иван и Юрий Солоневичи воссоединились с Тамарой в Берлине, а вскоре семья перебралась в Софию. Впоследствии Иван Солоневич стал знаменитым в среде русской эмиграции писателем и публицистом, знаменитым и ненавистным для большевиков настолько, что они даже устроили покушение в Софии, во время которого погибла Тамара. В 1948 году Иван вместе с Юрием и его семьей получили аргентинские визы и покинули Европу. Проживали в Аргентине и Уругвае. Борис Солоневич жил сначала в Софии, затем – в Брюсселе и Нью-Йорке.
Оставшиеся в СССР родственники Солоневичей подверглись репрессиям: в 1938 году была расстреляна супруга Бориса Ирина, отец братьев Солоневичей Лукьян и брат Евгений также были расстреляны…
Все герои этой статьи были впоследствии оправданы и обвинения, из-за которых все они были арестованы и оказались в лагере, были сняты за отсутствием состава преступления…
