Автор: Елизавета Преображенская
Сложные отношения Льва Николаевича Толстого с Императорами и Великими князьями, да и вообще с Императорской семьей известны. Несколько иначе складывались отношения с высочайшими особами супруги Льва Николаевича, графини Софьи Андреевны Толстой. Сохранилось несколько записей графини, из которых видно, что Императрица Мария Федоровна была ей весьма симпатична и что она была рада встретиться с ней и представить ей свою дочь, Татьяну Львовну Толстую.
Так, в 1885 году Софья Андреевна вместе с дочерью Татьяной была в Петербурге в гостях у Екатерины Николаевны Шостак, родственницы Софьи Андреевны и начальницы Николаевского женского института. В это время состоялось посещение Института Императрицей Марией Федоровной. Софья Андреевна подробно описала этот визит и свое знакомство с Государыней в письме к мужу: «Сидим мы с ней, говорим, вдруг говорят: «Императрица!». Я говорю: «Покажите мне ее откуда-нибудь». Екатерина Николаевна вскочила, как стрела, кричит: «Скорей мою палку» (у ней нога больная, ходит с палкой), потом обращается ко мне «Соня, останьтесь» — и убегает… Ждали, ждали, вдруг гул, шум, кричат: «Идет». Пролетает дама с нотами и мимоходом говорит: «Императрица нанесет визит мадам Шостак». Мы смутились, было, но скоро всё шествие прошло мимо нас. Я думала, тем и кончится, но Екатерина Николаевна крикнула: «Соня, идите, и Таня». Я подошла, она меня представила Императрице, потом позвала Таню, и тут я сказала: «Моя дочь». Признаюсь чистосердечно, я была очень взволнована, но не растерялась. Она, т.е. Императрица, спросила: «Давно ли вы приехали?» Я говорю: «Нет, мадам, только вчера». Потом пошли в залу.
Императрица опять обратилась ко мне: «Ваш муж здоров?» Я говорю: «Ваше Величество очень добры, он здоров». «Я надеюсь, он пишет что-нибудь». Я говорю: «Нет, мадам, сейчас он не пишет, но, кажется, он предполагает написать что-нибудь для школ, вроде «Чем люди живы». Екатерина Николаевна вмешалась, говоря: «Он никогда больше не будет писать романов, он сообщил это графине Александре Толстой». Императрица говорит: «Неужели вы этого не хотите, это меня удивляет». И обратилась ко мне. Я ей говорю: «Я надеюсь, что дети вашего Величества читали книги моего мужа». Она качнула головой и говорит: «О, да, разумеется». Затем она села, началось пенье, и скоро она уехала. — Вижу отсюда, как все вы скажете: «Ну, мамаша влетела». Вот, право, последнее, что я ожидала в Петербурге. Теперь еду с Таней в концерт, а оттуда вечером к Шостак, её приемный вечер. — Оржевской не застала».
Такой была первая встреча Софьи Андреевны с Императрицей Марией Федоровной. Следующая их встреча состоялась шесть лет спустя, в феврале 1891 года, во время аудиенции у Императора Александра III в Аничковом дворце. Эту встречу с Императором и Императрицей графиня подробно описывала в своем дневнике. И снова не чувствуется в ее словах ни неприязни, ни призрения к Высочайшим особам, а только уважение и симпатия. Сначала Софью Андреевну принял Государь:
«Государь встретил меня у самой двери, подал руку, я ему поклонилась, слегка присев, и он начал словами:
– Извините меня, графиня, что я так долго заставил вас ждать, но обстоятельства так сложились, что я раньше не мог.
На это я ему отвечала:
– Я и так глубоко благодарна, что ваше величество оказали мне милость, приняв меня.
Тут Государь начал говорить, не помню какими словами, о моем муже, о том, чего я, собственно, желаю от него. Я начала говорить уже совершенно твердо и спокойно:
– Ваше величество, последнее время я стала замечать в муже моем расположение писать в прежнем, художественном роде, он недавно говорил: «Я настолько отодвинулся от своих религиозно-философских работ, что могу писать художественно, и в моей голове складывается нечто в форме и объеме «Войны и мира». А между тем предубеждение против него всё возрастает. Вот, например, XIII часть арестовали, теперь нашли возможным пропустить. «Плоды просвещения» запретили, теперь велели играть на Императорском театре. «Крейцерова соната» арестована…
На это Государь мне сказал:
– Да ведь она написана так, что вы, вероятно, детям вашим не дали бы ее читать.
Я говорю:
– К сожалению, форма этого рассказа слишком крайняя, но мысль основная такова: идеал всегда недостижим; если идеалом поставлено крайнее целомудрие, то люди будут только чисты в брачной жизни.
Еще помню, что когда сказала Государю, что Лев Николаевич как будто расположен к художественной деятельности, Государь сказал: «Ах, как это было бы хорошо! Как он пишет, как он пишет!» После моего определения идеала в «Крейцеровой сонате» я прибавила:
– Как я была бы счастлива, если б возможно было снять арест с «Крейцеровой сонаты» в полном собрании сочинений! Это было бы явное милостивое отношение к Льву Николаевичу и, кто знает, могло бы очень поощрить его к работе. Государь на это сказал:
– Да, в полном собрании можно ее пропустить, не всякий в состоянии его купить, и большого распространения быть не может.
Не помню, в какие промежутки разговора, но Государь раза два повторил сожаление о том, что Лев Николаевич отстал от церкви. Он еще прибавил:
– И так много ересей возникает в простом народе и вредно на него действует.
На это я сказала:
– Могу уверить, ваше величество, что муж мой никогда ни в народе, ни где-либо не проповедует ничего; он ни слова не говорил никогда мужикам и не только не распространяет ничего из своих рукописей, но часто в отчаянии, что их распространяют. Так, например, раз один молодой человек украл рукопись из портфеля моего мужа, переписал из дневника его и через два года начал литографировать и распространять.
Государь удивился и выразил свое негодование:
– Неужели! Как это дурно, это просто ужасно! Всякий может в дневнике писать, что он хочет, но украсть рукопись – это очень дурной поступок! Государь говорит робко, очень приятным, певучим голосом.
Глаза у него ласковые и очень добрые, улыбка конфузливая и тоже добрая. Рост очень большой; Государь скорее толст, но крепок и, видно, силен. Волос совсем почти нет; от одного виска до другого скорее слишком узко, точно немного сдавлено…
Под конец я решилась сказать:
– Ваше величество, если мой муж будет опять писать в художественной форме и я буду печатать его произведения, то для меня было бы высшим счастьем, если б приговор над его сочинением был выражением личной воли вашего величества. На это Государь мне ответил:
– Я буду очень рад; присылайте его сочинения прямо на мое рассмотрение. Не помню хорошенько, было ли еще что сказано, кажется, я всё записала. Помню, что он прибавил:
– Будьте покойны, всё устроится. Я очень рад.
И затем встал и подал мне руку. Я опять поклонилась и сказала:
– Мне очень жаль, что я не успела просить о представлении Императрице, мне сказали, что она нездорова.
– Нет, Императрица сегодня здорова и примет вас; вы скажите, чтоб о вас доложили.
После этого я вышла, и в дверях, выходя в маленькую комнатку возле своего кабинета, Государь остановил меня и спросил:
– Вы долго еще пробудете в Петербурге?
– Нет, ваше величество, я уезжаю сегодня.
– Так скоро? Отчего же?
– У меня ребенок не совсем здоров.
– Что с ним?
– Ветряная оспа.
– Это совсем не опасно, только бы не простудить.
– Вот я и боюсь, ваше величество, что без меня простудят, такие холода стоят.
И я ушла, поклонившись еще раз, после пожатия, очень ласкового, моей руки Государем. И вот я пришла опять в ту же гостиную, с красной атласной мебелью – статуя женщины в середине, две статуи мальчиков по бокам, два зеркала в простенках тех арок, которые отделяли гостиную от залы. Везде пропасть растений и цветов. Никогда я не забуду этих ярко-красных азалий в роскошнейшем цвету, глядя на которые я думала, что умираю. Вид из окон скучный – на мощеный двор, где стояли две кареты и ходили солдаты. Немолодой лакей с иностранным лицом и выговором стоял у двери приемной государыни. С другой стороны стоял негр в национальном мундире. Около кабинета Государя тоже стояли негры, три, кажется».
Вскоре графиню приняла и Императрица Мария Федоровна.
«Я попросила лакея доложить государыне обо мне, прибавив, что с разрешения Государя. Он сказал, что там дама сидит и он доложит, когда та уйдет. Я подождала минут 15–20. Вышла дама, лакей сказал, что Государь был у Императрицы и сказал ей, что я желаю ей представиться. Я вошла. Тоненькая, быстрая и легкая, пошла мне навстречу Императрица. Цвет лица очень красивый, волосы удивительно аккуратно прибраны, точно наклеены, красивого каштанового цвета, платье черное, шерстяное, талия очень тонкая, такие же руки и шея. Ростом не большая, но и не очень маленькая. Голос поражает гортанными и громкими звуками. Она подала мне руку и, так же как Государь, сейчас же пригласила сесть.
– Я уже однажды встречалась с вами, не правда ли? – спросила она.
– Я имела счастье быть представленной вашему величеству несколько лет тому назад в Николаевском институте у госпожи Шостак.
– Да, конечно, также и ваша дочь. Скажите мне: правда ли, рукописи графа крадут и печатают, не спросив его позволения? Но это ужасно, отвратительно, невозможно!
– Правда, ваше величество, и это очень печально. Но что делать!
Потом Императрица спросила, сколько у меня детей, чем заняты. Я выразила ей свою радость, что сыну ее, Георгию Александровичу, лучше, что я очень за нее страдала, зная, как ей тяжело было в разлуке с двумя сыновьями знать, что один так нездоров. Она сказала, что он теперь совсем поправился; но у него было воспаление легких, болезнь запустили, сам он не берегся, и она очень тревожилась. Я выразила сожаление, что не видала никогда ее детей, на что государыня сказала, что они все в Гатчине.
– Они все так счастливы, так здоровы, – прибавила государыня. – Я хочу, чтобы у них были счастливые воспоминания детства.
Я сказала:
– Все должны считать себя счастливыми в такой семье, какова семья вашего величества.
Императрица продолжала:
– Маленький краснощекий Миша играл роль взрослой девушки в 16 лет. – Потом она встала, подала мне руку и ласково сказала:
– Я очень довольна тем, что еще раз вас увидела. Я поклонилась и ушла. Карета Ауэрбах довезла меня до дому Кузминских, и я, не чувствуя четырех этажей, довольная взбежала наверх».
Больше Софье Андреевне не довелось видеть ни Александра III, ни Марии Федоровны. Графиня еще раз просила об аудиенции у Вдовствующей Императрицы Марии Федоровны в 1911 году, но ее просьбу отклонили, в дневнике графиня запишет: «Писала фрейлине, граф. Гейден о принятии меня Императрицей Марией Федоровной» и на следующий день: «Была граф. Гейден, Императрица в приеме отказала». В письме к дочери Татьяне причина отказа поясняется: «Императрица… отказала меня принять, и говорят, что она не забыла то, что говорили давно, будто я обманула Александра III, обещав не продавать отдельно «Крейцерову сонату», а издала ее в отдельном издании. Издали подпольные издатели…»
В апреле 1919 года Императрица Мария Федоровна покинет Россию на крейсере «Мальборо». В ноябре того же года графиня Софья Андреевна Толстая скончается в своей усадьбе Ясная Поляна.
