Автор: Александр Гончаров

 

Мир, каким мы знаем его сегодня, оформился в результате целой череды революций, начавшихся на земном шаре в конце XVIII века во Франции и, похоже, незавершившихся по сию пору.

По сути, господствующие ныне этика, мораль, атеизм, чередой сменяющие друг друга новомодные политические и экономические теории и даже требования к быту и материальному комфорту – все это порождения «длинной революции» XVIII-XXI вв.

Поэтому о «Марсельезе», гильотине, Бастилии, Парижской Коммуне, выстреле «Авроры», Ильиче, гражданской войне, репрессиях рассуждать беспристрастно фанат «свободы, равенства, братства» не захочет, да и не сможет.

А если вы попробуете сказать, что у всемирной революции — этого катка, превращающего этносы и нации в одну серую бесформенную и покорную пропаганде массу — не было естественных причин и всю кашу заварила революционная интеллигенция («третье сословие», «малый народ», антисистема), то получите форменную истерику в форме слабо аргументированных, но крайне эмоциональных доводов.

«Ах, вы против интеллигенции! Да, вы, батенька, нас в палеолит запихнуть жаждете!» − может непринужденно возопить сторонник прогресса и равенства. Беда лишь в том, что и в палеолите имелась своя «революционная интеллигенция» (помощники шаманов, советники вождей и пр.), только в ту суровую эпоху с «рэволюционэрами» не особенно церемонились и санировали методом поедания, побивания камнями и прочими негуманными способами. В противном случае бы никакого перехода в мезолит, а затем неолит и не произошло. И человеческие племена превратились бы в обезьяньи стада, которыми правили этакие «Отцы (тогдашней демократии) австралопитеков и питекантропов».

Революции неизменно отбрасывают общества назад, а не двигают вперед. Эти будто бы локомотивы «прогресса», не могут бежать по накатанной колее и тащат составы под откос. И блажен тот, кто успел выпрыгнуть из голубого вагона №13, а еще лучше и не сесть в него.

Максимилиан Мари Исидор де Робеспьер на поезд французской революции (XVIII в.) не просто успел, а даже и разместился с удобствами в вагоне-ресторации, мечтая с комфортом доехать до «прекрасного далеко». Однако помешало препятствие в виде гильотины…

Максимилиан Робеспьер родился в семье потомственного юриста, адвоката 6 мая 1758 года в ничем не примечательном городке Аррасе. Поколения его предков принадлежали к судейско-адвокатскому сословию. Правда, матушка будущего революционера была дочерью простого пивовара.

Часто рассказывают, что в детстве Робеспьеру приходилось туго. Но социальное неравенство к этому отношения не имеет. Отец Максимилиана – адвокат Максимилиан Бартелеми Франсуа де Робеспьер по неизвестной причине бросил четырех малолетних детей после смерти матери и укатил аж за границы Франции. Причины такого поступка покрыты мраком истории. Мальчиков Максимилиана и Огюстена (младшего брата) взял на воспитание дед по матери Жак Карро.

В любом случае дед мечтал, чтобы старший внук выучился на бухгалтера, а потому добился принятия Максимилиана в колледж Арраса. Мальчик учился весьма прилично, но учителя разбили грезы деда, объяснив, что Робеспьеру необходимо учиться дальше и отнюдь не профессии, требующей математического склада ума. К тому же юноша писал стихи сентиментального содержания, считался примерным католиком, да и вообще тихим парнем, который корректен и на рожон не лезет.

Католический епископ исхлопотал Максимилиану стипендию и направил учиться в Лицей Людовика Великого, в столичный Париж. Куда последний и отбыл в 1769 году.

Когда рассказывают о бедности Робеспьера, то явно лукавят. Она схожа с бедностью нашего революционного демократа Виссариона Белинского, который, о ужас! не мог справить себе студенческой шинели и ходил в нагольном тулупе – зимней одежде купцов и процветающих ремесленников. Бедности Робеспьера и Белинского наверняка позавидовали два из трех французских или русских крестьянина.

Стихотворец Робеспьер во время учебы произвел недурственное впечатление на лицейское начальство. И именно Максимилиану поручили выступить с поэтическим приветствием перед Королем Людовиком XVI и его супругой Марией-Антуанеттой, что, естественно, Робеспьер и сделал. Правда, ввиду шедшего в тот день проливного дождя монарх выслушал юного поэта не выходя из кареты, чем глубоко огорчил, а быть может и оскорбил молодого человека.

В лицее Робеспьер слыл заядлым латинистом, поклонником античного мира, в особенности Римской республики, а также почитателем философа Жана-Жака Руссо.

После окончания Парижского университета, избрав, как и отец, адвокатское поприще, Робеспьер отбыл на родину в 1781 году. До начала революции оставалось восемь лет.

Как адвокат, Максимилиан Робеспьер не был особенно удачлив и в этом профессиональном смысле он удивительно напоминает некоего Владимира Ульянова.

В Аррасе Максимилиана ценили больше как поэта, писавшего стихи для дам, оратора (но заготавливающего свои речи загодя), завсегдатая различных салонов и клубов, проповедника идей Руссо и «энциклопедистов».

Кроме того, подмечалось, что Максимилиан подписывается «де Робеспьер» по примеру отца, хотя дворянином и не является. Личное дворянство принадлежало не его прямым предкам, а брату деда – откупщику Иву де Робеспьеру, представителю профессии, презираемой на уровне ростовщиков в христианской стране.

Впрочем, если бы не самум революции, то о Робеспьере сохранились воспоминания разве что в провинциальном Аррасе: жил-был, мол, такой адвокат, невзрачного вида и небольшого росточка, поэт средней руки, пижон и аскет одновременно, не очень умный, но прогрессивный, ратовавший за права женщин и евреев.

Но предреволюционная суматоха, завязавшаяся из-за выборов в Генеральные штаты, выплеснула Робеспьера наверх политической волны. Видимо, французской интеллигенцией или «малым народом» (по Огюстену Кошену) Максимилиан Робеспьер был сочтен вполне своим, готовым рушить традиционное общество без зазрения совести, достаточно честолюбивым и в тоже время управляемым. Его и начинают двигать вперед, впрочем так же, как и его знакомых Демулена, Фуше и Карно. В принципе круг революционеров являлся узким и далеко не каждый мог него попасть.

Революция вознесла Робеспьера выше всех в тогдашней политической элите, хотя и на недолгий срок. Он получил власть такого объема, что несчастному Людовику XVI и присниться не могла.

Как это чаще всего случается с «рэволюционэрами» и горлопанами и теоретиками Робеспьер оказался плохим управленцем, и чтобы добраться до власти и затем ее удержать, он прибегнул к излюбленному средству революционеров всех времен и народов. Через эпохи до нас доносятся отвратительные слова: ««Террор – есть ни что иное, как быстрая строгая и непреклонная справедливость. Тем самым он является проявлением добродетели». Не больше и не меньше.

Французский историк Ипполит Тэн в «Происхождении современной Франции» дает следующую характеристику Робеспьеру: «Революция является разбойничеством, но при этом философским. Воровство и убийство включены в его догматы, но как нож в своих ножнах. На народе нужно выставлять блестящие и полированные ножны, а не острый и окровавленный меч. Дантон, подобно Марату, слишком открыто показывает меч…

Революция нуждается в другом посреднике, с выгодной показной стороной и таков‑то Максимилиан Робеспьер с его безупречной внешностью, хорошо напудренными волосами, чистым платьем, с его догматическим тоном, его изысканным и тусклым стилем. Ни один ум своей посредственностью не соответствовал более духу времени, в противоположность государственным людям Робеспьер витает в пустом пространстве, среди отвлеченностей, всегда сидя верхом на принципах, не желая соскочить с них и коснуться обеими ногами практики…»

А как же Максимилиан Робеспьер оценивал себя самого: «Я не трибун, не защитник народа, я сам народ». Скромно и со вкусом! В XX веке нечто подобное прозвучало в Германии: «Некоторые утверждают − фюрер − это да. Но партия это что-то другое. Нет, мои друзья. Я и есть партия». Вот после этого и попробуйте исключить нацизм из революционных идеологий…

Робеспьер почитал гильотину и использовал ее как эффективный инструмент политической борьбы. Он расплатился с Людовиком XVI за своё унижение и мокрое платье при чтении приветствия, отправив его на казнь в 1793 году. Затем наступил черед жирондистов, бывших его «умеренных» союзников в революционном Конвенте. Но этого оказалось мало. Весной 1796 г. на гильотину пошли уже и «крайние» революционеры − эбертисты. Далее пришла очередь и пламенного революционного вождя Дантона – явного конкурента Робеспьера. Не пожалел деспот и своего приятеля Демулена, который, бедняга, считал Максимилиана близким другом своей семьи.

Однако и это не было концом «пожирания революцией своих детей». Робеспьер в принципе не терпел конкурентов своей власти. И это, собственно, его и сгубило. Среди якобинцев находились все новые и новые «враги нации», читай Максимилиана Робеспьера. Сразу вспоминается ещё один усатый «классик» выдвинувший парадоксальную теорию о росте классовой борьбы по мере все больших успехов социализма…

В итоге неизбежно (ради самосохранения самих заговорщиков) возник заговор, в результате которого 28 июля 1794 года, потерявший всякое чувство меры и реальности Робеспьер был гильотинирован со своими ближними соратниками и братом Огюстеном в порядке фактически внесудебного и такого милого сердцу революционеру ускоренного производства.

Но круг жертв организованного Робеспьером и якобинцами террора далеко не исчерпывается Парижем и гильотиной. Погром Лиона в 1793 году, массовое утопление католиков в Луаре (в Нанте) в 1793-1794 гг., когда по самым скромным подсчетам погибло более 4 тысяч человек, бессудные расправы над аристократами и обычными гражданами – вся эта кровь на руках Робеспьера.

Историки полагают, что Франция во время революции потеряла 1, 5 млн. человек. Для Франции, с учетом тогдашней численности населения, это были огромные потери. А ведь потом случились и кровопролитные наполеоновские войны – прямое следствие революционных катаклизмов.

Собственно революции и Робеспьеру нет никаких оправданий. У советского профессора-историка В. Г. Сироткин есть следующее замечание: «В преддверии празднования 200-летия революции во Франции с помощью ЭВМ был проведен анализ социального состава жертв якобинского террора в 1793−1794 годах. Согласно его данным, «враги нации» − дворяне составляли всего 9% погибших, остальные 91% − рядовые участники революции, в том числе 28% − крестьяне, 30% − рабочие. В новейшем советском исследовании в эти цифры вносится одно важное уточнение: истинных виновников голода, спекуляции, мародерства среди этих 58% «врагов нации» оказалось всего… 0,1%».

Возникает вопрос: «С кем же боролся Максимилиан Робеспьер, считавший себя народом?» Получается, что с этим самым народом…

И это свидетельствует о главном законе всех революций – ради призрачных идей под нож всегда пускаются именно народ, в платонической любви к которому так любят распинаться все революционные прохвосты, авантюристы и социопаты. Беспощадно истребляются сама суть народа: его вера, традиции, культура и само будущее.

 

 

 

 

 

 

 

Поделиться ссылкой: