Автор: М. Смолин
Часть II
Стали ли мы больше знать о Русском Логосе?
Часть I — по ссылке https://rusnasledie.info/russkij-logos-interpretaciya-aleksandra-dugina/
Особое отношение к Романовской Империи
Дугинскую интерпретацию русской истории постоянно сопровождает рефрен «смерти», особенно характерно это для романовского периода. «Как закрепощение крестьян было смертью Земли, а гонения на народные праздники — смертью крестьянской культуры, так книгопечатание было смертью письменности и истинно русской книжности» (РЛ II. С. 454).
Для ноомаха в романовском периоде большинство персонажей несут темные черты. И «бунтовщик Разин», и «любитель порядка Петр» являются лишь «двумя сторонами Антихриста».
Как у последователя Генона у Дугина и сама древняя русская православная традиция в его сознании, как-то отделена от Церкви. И на Империю XVIII века, да и последующих столетий, Дугину интересней смотреть глазами сектантского старца Евфимия, из бегунов, перекрещивавшего себя самого. Русское священство у него «телеса демонские», русское дворянство «образы или иконы сатанины», а все остальные массы народные «трупы мертвые». А Императоры — антихристы. Мнения подобных сектантских авторов в большой цене у Дугина и излагаются подробно на многих страницах, без всякой критики.
В связи с этим, интересна интерпретация восстания Пугачёва. «Пугачев — утверждает Дугин, — является выражением народной альтернативы, которая формируется на противоположном конце от русского Левиафана. В войске Пугачёва доминирует народ… а участие неславянских народов в восстании подчёркивает единство всех тех составляющих евразийской структуры, которые оказываются ущемлёнными «просвещенным абсолютизмом» Петровской Империи». (РЛ II. С. 532). Имеется в виду туранско-мусульманская составляющая «евразийской структуры».
В целом имперский государственный период описывается Дугиным в весьма мрачных тонах. Императоры, особенно XVIII столетия подаются сквозь призму мнений радикальных старообрядцев и не единожды поминаются «антихристами». Что же например от «царя-антихриста» у Императрицы Елизаветы Петровны, не казнившей за двадцать лет своего царствования ни одного человека? Только то, что она «никонианка»?..
Ещё больше не нравится Дугину русское дворянство. На русское дворянство возводится настоящий исторический поклёп. Оно для Дугина является якобы аналогом «западноевропейской буржуазии» (РЛ II. С. 536), которое «за свою раболепную и безусловную (в отличие от боярства или Церкви, которые всегда стремились ограничить власть суверена определёнными духовными или сословными пределами) преданность абсолютной монархии получали в полное и столь же рабское — владение крестьянство, лишённое всяких прав и последних следов человеческого достоинства» (РЛ II. С. 538–539).
Рабы Самодержавия — дворяне, управляли дворянскими рабами — крестьянами. Пафос обличения могший найти себе место ещё в советских учебниках по «Истории СССР».
Описание Российской Империи подводится под вполне себе марксистское «верхи неспособны, низы недовольны». «Утратившая все основные признаки священной православной Империи» Россия внедряла «все более и более развитые технически, все более оптимизированные и рационализированные стратегии нещадной эксплуатации народа» (РЛ II. С. 539).
«Эксплуатация», как мы уже видели выше, началась ещё в далекие киевские времена… и ко временам Империи, по Дугину, «монарх» олицетворял «Капитал», а дворяне выполняли «функции буржуазии как армии Капитала» (РЛ II. С. 540). Всё очень по национал-большевистски. Грозно, пафосно и не соответствует исторической действительности.
Ещё больше достаётся от дугинского традиционализма Русской Православной Церкви. Судя по описанию её внутреннего состояния она стала мертва, сразу после раскола. А с XVIII столетия «грань между ортодоксией и ересью была размыта, поскольку само синодальное православие не было и отдаленно ортодоксией… носителями непрерывной традиции остались лишь старообрядцы» (РЛ II. С. 550).
По Дугину произошёл «разрыв с христианской и — ещё более глубоко (?) — с индоевропейской составляющей» (РЛ II. С. 552). Индоевропейская составляющая для традиционалиста Дугина оказывается глубже, чем христианская.
Эти взгляды весьма характерны для геноновского интегрального традиционализма. Этот «традиционализм» принципиально обходится без единой Истины. Он эзотеричен, многосоставен, многоистинен и внерелигиозен. Неважно, в какой религиозной деноминации ты состоишь, важно настолько древняя твоя религиозная традиция. Да и ценно в ней только некое тайное знание.
Итак, для Дугина в имперские времена произошла утрата ортодоксии. «Официальная Церковь, — утверждает ноомах, — была уже даже не никонианской и новообрядческой, но синодальной, основу учения которой составляла смесь латинских и протестантских представлений» (С. 550), при чём «между извращенным христианством Синода и стихией скопческой ереси возникало некоторое ноологическое пересечение» (С. 551). То есть некая похожесть.
Всё это безусловно не только радикальное преувеличение, но и настоящая хула на нашу поместную Церковь. Смена патриархов на Синодальную коллегию никак не повлияло на чистоту исповедуемого Православия. Святые продолжали появляться в Русской Церкви, что лучше всего подтверждало её духовную благодатность. А периоды церковной истории бывают разными, то более следующими святоотеческому духу, то менее.
Ещё менее обоснованы претензии к Святителю Филарету (Дроздову). По Дугину «он был представителем типичного археомодерна в сфере религии» (РЛ II. С. 596). «В таком православии не было места ни старчеству, ни глубинной созерцательной метафизике» (РЛ II. С. С. 596).
Нам же напротив, хорошо известны отношения Святителя Филарета со старцами Оптиной пустыни, почитание преп. Серафима Саровского, старца Филарета (Голяшкина) из Новоспасского монастыря. Построение им Гефсиманского скита. Именно Святитель благословил оптинское книгопечатание, а в 1852 году встречался со старцем Макарием.
В 1840-х Святитель Филарет (Дроздов) способствовал публикации о жизни преп. Серафима. Покровительствовал и помогал женской обители в Дивеево. Назначил ученика Преподобного Серафима — Антония (Медведева) настоятелем Лавры и сделал его своим духовником.
Но у Дугина видимо совершенно другое представление о «глубинной созерцательной метафизике» — многие страницы «Русского Логоса» посвящены «духовности» бегунов, молокан, раскольников и хлыстов (относящихся к Логосу Диониса).
Незнакомый русский консерватизм
Сформировавшись на западной литературе Дугин имеет весьма поверхностное представление о русской консервативной мысли. У него весьма странное представление о формировании триады «Православие, Самодержавие, Народность». По его утверждению «все три начала вытекали из славянофильства» (?) (РЛ II. С. 595).
В реальности славянофильство классическое (начиная с Хомякова и Киреевского) здесь совершенно не причём. В печатном виде оно ещё не существовало в 1833 году, когда был опубликован доклад графа С.С. Уварова «О некоторых общих началах могущих служить руководством при управлении Министерством народного просвещения», где и появляется знаменитая идеологическая триада.
Про славянофилов Дугиным вообще наговорено много несообразного: они, мол, нащупали какую то «живую ось православной духовности… на периферии синодального периода» (РЛ II. С. 605), разглядели какую-то «не гомологичность» народа и государства, и даже были «обвинены» в том, что народники и партия эсеров «во многом следовали за славянофилами» (РЛ II. C. 607). К последнему утверждению в качестве доводов было поставлено, что Юрий Самарин считался либералом, а Данилевский и Достоевский в молодости состояли петрашевцами (?). Интересно было бы прочитать реальные цитаты эсеров зачитывавшихся славянофилами и письменно подтверждавших, что на их революционные взгляды повлияли идеи Хомякова и Киреевского…
Неглубокое знакомство Дугина с русской консервативной мыслью привело его к совершенно ошибочной уверенности, что у Данилевского «его первая работа была посвящена фундаментальной критике дарвинизма» (РЛ III. С. 206).
Речь идёт о книге «Дарвинизм. Критическое исследование» (СПб., 1885–1889), которое так и не было закончено Данилевским, умершим в 1885 году. И это исследование естественно не было его первой работой. Собственно так же как Генрих Рюккерт никогда не был никаким «ориентиром» (РЛ III. С. 206) для Николая Яковлевича. Все россказни, про Рюккерта — были лишь завистливыми инсинуациями Владимира Соловьёва. Читайте Николая Страхова.
Другой классик русского консерватизма, Лев Тихомиров критикуется за национализм, использование таких «модерных» понятий как — народ, земля, сословия. Собственно, какие эти понятия абсолютно не важно. Существенно лишь то, что они дают имена реальным политическим территориям, кровнородственным и профессиональным сообществам.
Рассматривая христианскую историософию Льва Тихомирова, Дугин уловил её принципиальную противоположность геноновскому традиционализму. Хотя, что естественно для его мышления, и остался при своём эзотерическом синкретизме.
Действительно для Льва Тихомирова все эзотерические пристрастия являются лишь внехристианским синкретизмом, пытающимся искать крупицы истины в различных религиозных течениях. «Все сторонники эзотерических учений, — утверждал он, — когда они вполне искренни, в среде “посвященных” признавали, что экзотерические религии — языческие, иудейская, христианская, магометанская — в сущности, ложны, выражают лишь внешние оболочки веры, приспособленные для невежественных масс. Истина же во всех их одна — это учение эзотерическое, одинаковое во всех так называемых “положительных” религиях и одинаково их отрицающее» (Религиозно-философские основы истории. М., 2015. С. 341–342.).
Практически все эзотерические философии, и геноновская здесь не исключение, заменяют Личного Бога на различные пантеистические или человеческие силы, распылённые в различных тайных традициях. И в конечном итоге обожествляют либо — человека, либо — тёмные потусторонние силы.
Гомерическая деконструкция
Некоторые места трехтомника вызывают улыбку, особенно связанные с «деконструкциями» сюжетов русской литературы. Так, например, глава «Апокалиптическое послание золотого петушка», про пушкинскую «Сказку о золотом петушке».
Здесь всё в дугинском стиле, сказка оказывается «посвящена фигуре Кибелы и описывает отчаянное противостояние мужского начала (патриархата) вызову скопчества и гештальту Великой Матери».
Описать историю царя Додона в этой эзотерической терминологии у Дугина собственно и называется проанализировать Русский Логос. Далее здесь будут помянуты Дельфийский оракул, святилище Зевса, святой Грааль, иранский мистик Сохраварди, Гоги и Магоги, примордиальная гинандра, фригийская Агдитис, волшебница Кирку, Адонис, Вавилонская блудница, Красная Женщина Апокалипсиса. А в конце автор-ноомах многозначительно заключит, что, мол, сказка общеизвестна, а «значит, тревожный эсхатологический сценарий и знание о фундаментальных ноологических сдвигах парадигм становится отныне частью базового культурного сознания, хотя в подавляющем числе случаев смысл этого произведения продолжает оставаться тайной» (РЛ III. С. 445).
Узнали ли мы что-нибудь дельное о самом Пушкине или о его сказке? Сомнительно. Добавился только совершенно необязательный стиль-интерпретация Дугина.
Примерно с такой же «эзотерической дешифровкой» он проходится и по другим произведениям русской литературы, как важным, так и не важным абсолютно.
И в заключении «анализа» нам обязательно сообщается, где здесь Кибела, где Дионис, а где Аполлон.
Так, например, в Сонечке Мармеладовой нам предлагается («нетрудно») увидеть «образ «падшей Софии» христианских гностиков» (РЛ III. C. 487), в Акакий Акакиевиче — «вампира» и «фрагментации русской общинной антропологии» (РЛ III. C. 474), в братьях Карамазовых — философов русского Дазайна, а на Смердякова посмотреть как на «интенциального субъекта Подземной Руси» (РЛ III. C. 509, 512) и т.д.
Последние Русские Императоры
По традиции русской интеллигенции, которую Дугин ставит очень высоко («Она была прежде всего народной и строила русский Логос» (РЛ II. С. 692)), последние Русские Императоры в его глазах ничего не понимали и сами привели Россию к краху.
Так Император Александр II «миссию, непосредственно касающуюся самой сути русского Логоса… безнадёжно провалил» (РЛ II. С. 617). Мало того, и его убийство есть лишь результат его «ошибок»: «сама гибель царя-освободителя от рук народников, которые всю свою программу и идеологию строили как раз на освобождении крестьян, стала возможной лишь в результате фатальных ошибок в проведении этой реформы» (РЛ II. С. 622).
Константин Победоносцев ничего не понимал и содействовал революции, так как занял «жесткую позицию в отношении старообрядцев и русских сектантов» (РЛ II. С. 628). По всей видимости ему, как обер-прокурору, надо было награждать медалями сектантов?
Императору Александру III досталось от нашего ноомаха, по геополитической части. Он не разбирался в соотношениях Суши и Моря, и связался с Францией, «что и стало причиной конца Российской Империи» (РЛ II. С. 631). Интересно, что Сталину союз с атлантистскими странами США и Великобританией Дугиным не ставится в вину.
На самом же деле с вильгельмовской Германией никакого континентального союза поддерживать было невозможно, из-за горделивых амбиций германского императора и широкой внутренней русофобии. Союз Империи с Францией был вынужденной мерой, которая во время Первой Мировой войны заставила воевать Германию на два фронта, истощив её ресурсы и приведя к её поражению. К краху же Российской Империи привели всевозможные революционеры (по терминологии Дугина «левые славянофилы-эсеры» «наследующие русско-славянскую линию»), которые и во время войны не прекращали свою разрушительную деятельность.
Но наибольшей критике подвергся Император Николай II. Ноомах возвёл на него многословные уничтожающие обвинения. Император, по Дугину, только и отметился в жизни Империи, как совершением ошибок: «отказался от идеологического усилия по спасению государства, Церкви и народа и тем самым предопределил их конец» (РЛ II. С. 671); «был не той фигурой, которая требовалась русской истории» (С. 671); «протест слышал, но не понимал ни его значения, ни его симптоматики, ни его символизма» (С. 673); не стал «полноценным диктатором» (С. 674); при нём была «провальная и бездарная внутренняя политика… в сочетании с ещё более провальной геополитикой, венцом чего стало присоединение России к Антанте и вступление в войну с Германией и Австро-Венгрией» (С. 677); «как правитель и царь он был одним из худших в русской истории, выказывая там, где надо было проявить покорность тонким силам Провидения, и наоборот, полагаясь на Божию волю там, где надо было действовать решительно и самостоятельно» (С. 677); «фактически именно Николай II совершил и геополитическое, и идеологическое самоубийство» (С. 679); «Николаю II была доверена миссия катехона, с которой он не справился» (С. 679); «ничего не сделал для русского Логоса» (С. 681); «оказался совершенно не подходящей личностью» (С. 682) и «к февралю 1917 года Николай II подошёл полностью беспомощным… не был жертвой обстоятельств или заговора: как занимающий положение катехона он был обязан перед лицом истории и своей собственной миссии бороться за вверенные ему государство и народ. Он этого довести до конца не смог и под давлением либералов принял 2 марта 1917 года решение об отречении от престола» (С. 686).
Всё это вполне расхожие обвинения либерально-социалистического происхождения. Однако есть и специально дугинское. Оказывается Николай II, виновен ещё и в том, что «не был царём серебряного века» (РЛ II. С. 736), не только не интересовался его деятелями, но и был к нему «в оппозиции», что и «предопределяло революционный сценарий, в котором Царство Земли становилось в прямую оппозицию Российской Империи». (РЛ II. С. 737).
В Серебряном веке было, конечно, много чего яркого, но не было одного важнейшего русского свойства — святости. А так же не было и любви к своему Отечеству. Собственно поэтому Серебряный век и отверг Николая II. Император шёл совершенно другим путём. Путём мученика, отвергая духовные метания Серебряного века. Никто из деятелей Серебряного века не стал святым, новомучеником. Зато еретиков, распутников, всевозможных путаников было хоть отбавляй.
Дугин увязывает оценку Императора Николая II cо своим отношением к Серебряному веку. Для самого ноомаха: «Серебряный век русской культуры представлял собой самую плодотворную, насыщенную и интенсивную эпоху по выявлению структуры русского Логоса» (РЛ II. С. 689). Император же «не обращал на культуру серебряного века вообще никакого внимания» (РЛ II. С. 689).
Интересно, что по Дугину революция 1917 года, есть конец, «крушение» Логоса Аполлона, но например «сталинское державостроительство» всё же в его глазах есть «свет» Логоса Аполлона. То есть на его языке нечто положительное или более высокое. Свет Логоса Аполлона отбрасывает «свой свет» (С.20) на сталинский взгляд на государствостроительство…
Интеллигенция + софиология = «Русский Логос»
Понимая, что интеллигенция была сущностно революционна в России, Дугин всё же настаивает, что именно она дала «голос» русскому народу (РЛ II. С. 693) и стала самой народной элитой за все времена русской истории.
Дугин провозглашает высшим достижением русской мысли — софианцев от Владимира Соловьёва до Флоренского и Булгакова включительно. А саму Софию «квинтэссенцией Русской Идеи» (РЛ III. С. 534). Сам же русский народ считает синонимом «падшей Софии» (РЛ III. С. 541).
При этом единственным, с чем софиология может быть «соотнесена», по Дугину, так это с его собственной «Четвертой Политической Теорией» (РЛ III. С. 555). Вне софиологии Дугин вообще отрицает возможность какой-либо иной русской философии (РЛ III. С. 558).
Синкретический дугинский ум быстро находит соединение своих излюбленных идей с софиологией и пишет главу «Русская религиозная философия как кульминация Консервативной Революции» (РЛ III. С. 561). Правда в главе с таким названием вы не найдёте ответа на вопрос как же он связывает софиологию и консервативную революцию, но это уже мелочи…
Учение о Софии для Дугина стало «высшим достижением русской мысли» (РЛ III. С. 614) и является тайным именем «русской идентичности» (РЛ III. С. 615). София для него: «представляет собой прыжок за пределы Божества. Этот прыжок и становится первым тактом создания космоса как софиологической драмы… Отражающую и опровергающую одновременно вечность Бога» (РЛ II. С. 704–705). Какое это имеет отношение к христианской мысли оставляю судить самим читателям…
Возвращение же к Серебряному веку и софиологии, по мнению ноомаха, должно привести нас в некий новый Бронзовый век, важнейшей сердцевиной которого станет «Царство Земли», очень похожее на разновидность то ли социализма, то ли хилиазма, то ли их какого-то мыслимого только самим Дугиным сочетания.
Стали ли мы больше знать о Русском Логосе?
Итак, что же мы узнали из почти двух с половиной тысяч страниц о Русском Логосе в интерпретации знаменитого ноомаха?
К несчастью, для прочитавшего и потратившего на это немалое время — почти ничего. Всё тот же Дугин, что и раньше, только чуть более осторожный в своих высказываниях.
Введение в канву русской истории и русской мысли подразделения на три Логоса собственно и составляет всю дугинскую концепцию. Все три книги посвящены раскассированию всего того, что было в русской истории и русской мысли по этим трём колонкам, названным именами языческих божков и снабжённых многословными комментариями ноомаха.
Почему взяты именно эти три божества, а не другие скорее всего не имеет никакого значения, кроме философского украшательства. Этакая дань Серебряному веку и западной философии. Шпенглер называл античную цивилизацию — «аполлонической», а западную «фаустовской», Вячеслав Иванов — бредил Дионисом… Дугин добавил Кибелу.
Узнали мы лишь, что Дугин желает возврата «русского историала к фазе серебряного века, софиологии и финального оформления структуры русского Логоса с синтезом двух субъектов — государственного и народного» (РЛ II. С. 919), что «безответственная советская ностальгия» и «ещё более искусственная и беспомощная идеализация дореволюционной эпохи» (РЛ II. С. 926) ему не подходят. И это буквально всё.
Многостраничная русская часть «Ноомахии» является не столько войной разума, сколько всё той же дугинской игрой в традицию. В которой к своей синкретической игровой идеологии, включающей геноновский традиционализм, консервативную революцию, национал-большевизм и неоевразийство, теперь он добавил ещё и софианство.
Создание большого числа новых терминов первоначально создаёт у читателя впечатление об учёности автора, который обещает открыть нам тайные смыслы русской цивилизации. Но вместо новых смыслов, более глубокого понимания — лишь новые слова, необязательные термины, туманные интерпретации, и вечная игра смыслами…
Фото — из сети
