Автор: Александр Гончаров
Работа вождя мирового пролетариата «Памяти Герцена» (1912) была обязательной для изучения в советских школах и вузах. По сути, она являлась как бы подтверждением закономерности революционного процесса в России, хотя незабвенного Ильича следует поблагодарить за то, что он показал необязательность и Февраля 1917 года, и Октября тоже.
Как ни странно, но ироническое стихотворение Наума Коржавина вполне точно показывает ход переформатирования сознания, причем гораздо лучше, чем глубокий опус г. Ульянова (Ленина):
Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло…
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать, −
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так началась в России конспирация:
Большое дело − долгий недосып.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт…
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?
На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его…
Три составные части − три источника
Не проясняют здесь нам ничего.
Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нем запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал, −
Лет пятьдесят виновного искал.
То в «Бунде», то в кадетах… Не найдутся ли
Хоть там следы. И в неудаче зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.
И с песней шли к Голгофам под знаменами
Отцы за ним, − как в сладкое житье…
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто недоспал свое.
Мы спать хотим… И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.
Коржавин остроумно и откровенно выговорил, что революция не является органически выросшей ситуацией, но наоборот возникшей в результате достаточно долгого искусственного искажения реальности в головах лиц, принадлежавших к образованному слою.
Революция – это городской феномен и его не производят массы. Готовность к революции наступает тогда и только тогда, когда образованные господа или интеллигенция окончательно теряет связь с традицией, религией и народом (выдумывая для себя некую идеальную, но еще не существующую, нацию).
В знаменитом романе Ф. Достоевского все расписано по ноткам: «Наши не те только, которые режут и жгут да делают классические выстрелы или кусаются. Такие только мешают. Я без дисциплины ничего не понимаю. Я ведь мошенник, а не социалист, ха-ха! Слушайте, я их всех сосчитал: учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши. Присяжные, оправдывающие преступников сплошь, наши. Прокурор, трепещущий в суде, что он недостаточно либерален, наш, наш. Администраторы, литераторы, о, наших много, ужасно много, и сами того не знают! С другой стороны, послушание школьников и дурачков достигло высшей черты; у наставников раздавлен пузырь с жёлчью; везде тщеславие размеров непомерных, аппетит зверский, неслыханный…»
Штурм Бастилии (1789) и захват Зимнего дворца (1917) – не они перевернули сознание общества, они лишь зафиксировали свершившийся оверкиль.
Чтобы Ленин засел в Кремле, а люди озверели в гражданской войне потребовалось около 200 лет иссушения мозгов, преклонения перед иностранщиной и воспитания ненависти к своему Отечеству и власти на протяжении поколений.
Французская революция приключилась раньше российской и на выращивание интеллигенции там (склеивании ее из «свободных атомов», выпавших из своих сословий) потребовалось времени больше, порядка 250 лет. Запуск будущего переформатирования Франции начался с проекта «Франсуа Рабле».
Собственно, сам писатель, монах, врач Рабле (1494-1553) вряд ли представлял для чего используют его своеобразный талант литературного пакостника, скабрёзника и разрушителя…
Религиозная, политическая и экономическая элита Европы эпохи Ренессанса изначально владела важным преимуществом перед «низами». Она была космополитичной и объединенной, когда прямо, когда и косвенно, а, следовательно, отлично осознающей свои тотальные интересы, как в материальной, так и духовной сферах. Аристократы заключали браки по всей Европе и имели земли в разных странах. Купцы и финансисты (в т. ч. ростовщики) вели свои дела вне зависимости от границ. А студенты перемещалась по континенту, используя возможности Католической церкви и государственных структур, причем применяя для коммуникации единый латинский язык, почти непонятный простонародью.
На рубеже XV–XVI вв. сложилось парадоксальное положение: мелкое рыцарство и крестьянство были жизненно заинтересованы в сохранении цивилизации Христианского мира, а космополитичная элита, испытывая неутоленную жажду власти, желала ее распада на государства-нации (отсюда и тяга к патриотизму как идеологии и требование ограничений для Католической церкви). И нельзя еще замолчать такой вопиющий факт, что после 1648 г. наиболее раздробленными в Европе остались Италия (оплот католичества) и Германия, доставившая немало волнений верхушке в период Крестьянской войны (1524-1526): и там, и там государства-нации не сформировались.
Стоит сказать, что элита XVI в. хорошо уразумевала, что кроме внешних угроз «перестройке» (затеянной ею), таких как сопротивление рыцарства, бюргеров и крестьян (т. е. основной массы населения) и проекта глобальной католической супердержавы Императора Карла V, есть еще и существенная проблема чисто внутреннего характера: переформатирование образованных слоев общества, способных порождать или ломать идеологические системы.
Заказная книга Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» (1533-1564) появилась на свет своевременно и стала, чуть ли не самой главной, в наборе инструментов искажения общественного сознания (среди которых свои места получили: и «Похвала глупости» Эразма Роттердамского, и целый ряд прочих литературных произведений, созданных авторами: Томасом Мором, Томмазо Кампанеллой, Никколо Макиавелли, Джордано Бруно, Ульрихом фон Гуттеном, Жаном Деперье, представителями объединения «Бригады» (позже «Плеяды»)).
Подавляющее число упомянутых писателей и публицистов, пользовалось покровительством властных или церковных структур, а иногда просто находилось на содержании могущественных, статусных и богатых лиц (например, Рабле помогали и король Франции Франциск I, и кардинал Жан дю Белле, Эразму – Император Карл V (на свою голову!), Деперье – Маргарита Наваррская и т. д.).
Франсуа Рабле со всей очевидностью проявил себя как креатура элитариев-«перестройщиков». Христианский монастырь – базисный элемент управленческого механизма и важная единица экономической системы Римо-католической церкви подвергается беспощадному осмеянию, при этом выдвигается и альтернативный ему антагонистический идеологический образ – Телемская обитель.
Сорбонна — главный европейский центр образования становится в книге объектом едких насмешек и открытого глумления. Сорбоннские учителя Гаргантюа награждаются такими именами как Тубал Олоферн и Дурако Простофиль. Результат обучения Рабле описывает в следующих строках: «Между тем отец стал замечать, что сын его, точно, оказывает большие успехи, что от книг его не оторвешь, но что впрок это ему не идет и что к довершению всего он глупеет, тупеет и час от часу становится рассеяннее и бестолковее. Грангузье пожаловался на это дону Филиппу де Маре, вице-королю Папелигосскому, и услышал в ответ, что лучше совсем ничему не учиться, чем учиться по таким книгам под руководством таких наставников, ибо их наука – бредни, а их мудрость – напыщенный вздор, сбивающий с толку лучшие, благороднейшие умы и губящий цвет юношества».
Кроме того «медонский кюре» придает поруганию привычные качественные учебники (из коих целые поколения черпали первоначальные знания) и монастырские библиотеки.
Наследник раблезианского короля Гаргантюа – Пантагрюэль с юных лет получает воспитание «прогрессивное». Поэтому, встретив Панурга (бывшего студента-недоучку), он приходит в восторг от поверхностной образованности последнего.
Панург, по своим качествам, напоминает представителей медиа-элиты России XXI века. Рабле явно снисходителен к этому своему герою-любимчику и в его отношении чрезвычайно мягок (смех здесь скорее юмористический, чем сатирический!). «Панурги» (в качестве разрушителей старой морали!) были ведь весьма и весьма кстати для европейской элиты XVI в.
Любопытен и образ Пантагрюэля, представляемого в виде идеального правителя. Пантагрюэль гуманен, терпим и честен, но только по отношению к лицам своего круга. Когда дело касается врагов, этот государь новой генерации легко переходит к «двойным стандартам» в политике.
Правители Грангузье и Гаргантюа после разгрома Пикрохола отказываются присоединить его владения к своим, ограничиваясь временным контролем над правительством государства-противника. Их наследник Пантагрюэль же идет гораздо дальше, он, уничтожив воинство Анарха, захватывает всю землю дипсодов. А чуть позже переселяет на оккупированную территорию своих подданных – утопийцев. Естественно, дипсоды (по свидетельству Рабле) от такого мероприятия пришли в восторг и стали затем чище, лучше, добрее и цивилизованнее от общения с «культурными» переселенцами. (Быть может лакей Смердяков из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского был уроженцем Дипсодии!)
Пантагрюэль раздаривает поместья в чужой стране соратникам. Панургу достается во владение кастелянство Рагу. «И так хорошо и так разумно вел хозяйство новый владелец замка, что менее чем в две недели он растранжирил постоянный и непостоянный доход от своего именья на три года вперед… Вырубались леса, сжигались толстенные деревья только для того, чтобы продать золу, деньги забирались вперед, все покупалось втридорога, спускалось по дешевке, – одним словом, хлеб съедался на корню».
«Доброго» же короля поведение Панурга не ввело во гнев, он стал увещевать непутевого владельца Рагу, предлагая изменить способ ведения хозяйства, чтобы стать богатым. Пантагрюэля судьба крестьян (к тому же дипсодов!) не волнует, он беспокоится только о своем любимце…
Рабле фактически развенчал и веру, и высмеяв окарикатурил все сословия средневековой христианской Европы. Писатель совершил карнавальный подлог, поставив на одну доску «верх» и «низ» человеческого тела, и уровняв материальное и духовное в потомках Адама и Евы. В разум европейского образованного слоя просочилась настоящая бесовщина. Со смертью Франсуа Рабле сам этот подрывной проект отнюдь не закончился, уже не прерываясь вплоть до Французской революции. Вехами проекта были: и Гассенди, и Мальбранш, и Кондильяк, и Гольбах, и Вольтер, и Руссо, и Дидро. Их всех объединяет страсть к разрушению традиции и навязывание своих домыслов всему обществу.
В Россию проект «Франсуа Рабле» пришел извне. Вероятнее всего его представителями следует считать Феофана Прокоповича (1681-1736), Антиоха Кантемира (1708-1744) и Дмитрия Тверитинова (1667-1741). А потом уже пришли и Новиков, и Радищев, и Чаадаев, и Герцен. Кстати, без Салтыкова-Щедрина и Максима Горького окончательный разрыв с традицией для образованных кругов (точнее их части!) России был бы категорически невозможен.
Раблезианский смех исследователь Михаил Бахтин почему-то отнес памфлет к «народной смеховой культуре». Беда лишь в том, что в нем ничего нет народного, кроме заимствования некоторых образов, а в смысловом наполнении он вообще ей перпендикулярен.
Любопытно, что Ленин в своих статьях ругается в духе Рабле, а антирелигиозные кощунства периода советского властвования в России вполне отвечают духу раблезианского бесовского карнавала. Репрессии и расстрелы в РСФСР и СССР носили массовый характер. Почему же не жалко было людей? А это уже наследие переформатированного западничества, ворвавшегося в Россию на революционных штыках и двойных стандартов того же типа. В конце концов, вспомним, что в книге «Гаргантюа и Пантагрюэль», гибель толп подается во вполне юмористическом ключе (например, «мочепотоп» и избиение врагов на монастырских виноградниках братом Жаном). И не надо путать раблезианское умерщвление с героическими преувеличениями рыцарского романа и эпоса. В последних безжалостного смеха и отстраненности от события нет…
В советскую эпоху подобное устремилось к подобному, несмотря на гигантский разрыв во времени и пространстве. И здесь нет никакой конспирологии: и королевскую Францию, и Российскую Империю сносили ради корысти интернациональной элиты, используя революционный потенциал местных панургов.
