Призрак Радищева

Автор: Александр Гончаров

31 августа 1749 года родился Александр Николаевич Радищев, которого в различных исторических словарях называют выдающимся прозаиком, философом и поэтом, критиком Самодержавия в Российской Империи.

Откровенно говоря, если выбросить из биографии этого господина ситуацию с опубликованием книги «Путешествие из Петербурга в Москву», то ничего особо интересного в ней и не найдется.

Жил-да-был на Руси на рубеже ХVIII—XIX веков человек, получивший недурственное образование в престижном Пажеском корпусе (куда мог попасть далеко не каждый дворянин, да и то лишь по протекции), а потом и в заграничном Лейпцигском университете. С карьерой у него складывалось все более или менее благополучно, и перед скандалом 1790 года Радищев дослужился до должности начальника Санкт-Петербургской таможни. Ему покровительствовал влиятельный граф Александр Романович Воронцов, сенатор и президент Коммерц-коллегии, славившийся своими либеральными взглядами. Да и семейная жизнь у Радищева была вполне нормальной по тем временам.

Александр Николаевич сочинительствовал себе потихоньку. Его опусы значительного внимания не привлекали. Чиновников, студиозусов и офицеров, балующихся литературой, в России XVIII столетия имелось предостаточно.

От нехватки средств Радищев тоже вроде бы не страдал. Долги, конечно, случались, но ничем особо страшным ему не грозили.

Все перевернулось в одночасье. В своей собственной типографии Радищев напечатал пресловутую книжицу «Путешествие из Петербурга в Москву» весьма ограниченным тиражом. Какие-то экземпляры он продал, а какие-то разослал известным людям, имевшим достаточно высокие государственные чины.

«Путешествию из Петербурга в Москву» Радищев намеренно придал этакий очерковый и псевдодокументальный характер. В книге он подверг критике всю систему социальной жизни Империи, а не только государственный строй и крепостное право.

Последствия не преминули сказаться. Опус дошел до Императрицы Екатерины II. Она его прочла и отметила, что Радищев – «бунтовщик, хуже Пугачева».

Казалось бы, здесь налицо преувеличение, ибо как можно сравнить Пугачева, пролившего реки крови и тихого спокойного чиновника из таможни. Но Императрица отнюдь не ошиблась в своей характеристике.

Идеи убивают людей больше, чем любой топор или даже пушка. Пугачева Сталин назвал как-то пренебрежительно «царистом». И это было так. Самозванчество Емельки не выходило за рамки монархической русской традиции, несмотря на все масштабы восстания и резню. Но Пугачева казнили, бунт подавили, и эхо события заглохло лет через десять — двадцать.

Книга Радищева — это фактор, действующий на сто лет вперед, провоцирующий революционные настроения раз за разом.

Недаром существует притча о том, как разбойник-убийца и «цивилизованный» писатель попали в ад. Их поместили в котлы со смолой. А черти бегают только, да дровишек подкладывают. Но через двадцать лет огонь под котлом душегуба стал утихать, а под посудиной с писателем разгораться сильнее и сильнее. Тогда и возмутился писатель, что он больше мучается, чем разбойник. На что бес ему ответил: «Беда, принесенная разбойником, уже исчерпана. Родственники убитых поплакали, да и стали жить обычной жизнью. А вот твои книги читают и перечитывают. И постоянно кто-то, вдохновившись твоими наставлениями, идет и режет людей во имя «светлых» идеалов».

Кстати, Радищев сам, не кукожась от скромности, вещал: «Я зрю сквозь столетия!» Он явно себя мнил на уровне библейского пророка Михея. Отсюда и постоянные прорывы в тексте обличения в «пророческом» стиле. В знании Священного Писания Александр Николаевич был силен. Он в детстве осваивал навык чтения именно по нему. Только вот дух Библии и Православия отринул в зрелые годы, увлекшись масонскими и либерально-революционными мыслишками.

В книге Радищев высмеял все сословия Российской Империи. И даже якобы защищаемым им крестьянам досталось – они излишне терпеливы, лживы, чрезмерно угодливы, а крестьянские девки и бабы развратны. Одним словом, рабство кругом, а рабы и ведут себя по-рабски.

Но, помилуй Бог, а как быть Александром Пушкиным? Чем его свидетельства хуже радищевских? «Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaud (ротозей франц.); никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню; умывается по нескольку раз в день… Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого. Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые происходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества…», − писал Александр Сергеевич в «Путешествии из Москвы в Петербург», созданном в парафраз Радищеву.

А еще Пушкин нашел весьма точные слова для характеристики самого А. Н. Радищева: «В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения. Невежественное презрение ко всему прошедшему; слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне; частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему, − вот что мы видим в Радищеве».

Пушкин явно предвидел то, к чему пришли литературоведы и историки в XX веке.

Радищев настоящих, а не мифических «ужасов» крепостного права отобразил всего четыре, все же остальное либо сочинил сам, либо позаимствовал из обличительных «трудов» французской предреволюционной литературы.

«Путешествие из Петербурга в Москву» не являлось произведением, отражающим собственно путешествие по русской провинции. Отрывок из него Радищев опубликовал еще в 1771 г. анонимно в журнале «Живописец», только что вернувшись из Лейпцига. Как мы видим, «Путешествие…» не есть отклик на актуальные темы, а пропагандистский выброс, намеченный почти за 20 лет до выхода полного издания.

Уже осенью 1918 года советская власть поставила Радищеву первый памятник. Товарищ Луначарский соизволил при открытии оного изречь: «Радищев – первый пророк и мученик революции». И ведь с этим не поспоришь. Радищев был разрушителем традиции, веры и государства, таким же, как и большевики.

Поклонник А. Радищева неизбежно дойдет и до «Гаврилыча» Чернышевского и Карлы с бородой, и до лондонского «звонаря» Герцена, и до «творений» Ильича, а дальше он и кровь чужую не откажется пролить. Чего одержимому злым духом стесняться?

Вообще, в нашей истории после XVIII века, там, где Русь – птица-тройка (по Н. Гоголю) неслась через метель смут и кризисов и появлялась революционная бесовщина…

Бесконечны, безобразны,

В мутной месяца игре

Закружились бесы разны,

Будто листья в ноябре…

Сколько их? куда их гонят?

Что так жалобно поют?

Домового ли хоронят,

Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.