Автор: Михаил Смолин
Николай Васильевич Болдырев был старшим сыном. Он родился в 1882 году и вначале, пойдя по стезе отца, поступил в кадетский корпус. Но в дальнейшем свою судьбу Николай Васильевич связал все же не с военной службой, а с научной и государственной деятельностью. Он оканчивает Императорский Санкт-Петербургский университет, после чего его оставляют при университете (с 1908 по 1912 год) для приготовления к профессорской и преподавательской деятельности со стипендией по юридическому факультету по кафедре государственного права. В 1909 и 1913 годах Николай Васильевич побывал в научных командировках за границей.
Будучи еще студентом, в 1905 году Н. В. Болдырев женился на Елизавете Васильевне Лавровой (1871—1942), дочери генерал-майора, командира лейб-гвардии Финляндского полка Василия Николаевича Лаврова (1837—1877), погибшего при штурме Плевны. Мистическим образом семьи Лавровых и Болдыревых кровно породнились еще задолго до этого брака. Отец Н.В. Болдырева во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов служил поручиком в лейб-гвардии Финляндском полку, которым командовал генерал-майор В.Н. Лавров, и в том же бою, в котором генерал был убит, В.К. Болдырев получил ранение.
Елизавета Васильевна была не чужда литературному кругу, писала популярные исторические очерки и издавала журнал «Детский отдых»; в молодости она была редкостной красавицей, и ее рисовал знаменитый Илья Репин.
В университете Николай Васильевич Болдырев учился у профессора Игнатия Александровича Ивановского и в 1912 году благополучно сдал экзамен на степень магистра государственного права. Он должен был стать (или рассчитывал стать) приват-доцентом по кафедре государственного права, но по каким-то обстоятельствам это место занял член Государственной Думы Павел Павлович Гронский. Хотя Николай Васильевич и получил звание приват-доцента (с 1 ноября 1912 года) по этой кафедре, но, видимо, профессор Иг.А. Ивановский не пожелал оставить его наследником на этой кафедре, поскольку в 1916 году Н.В. Болдырев числился приват-доцентом по кафедре энциклопедии права и истории философии права.
Параллельно преподаванию в университете Н.В. Болдырев служил по министерству земледелия и в 1916 году был правителем канцелярии технической организации для нужд действующей армии, а также состоял гласным Болховского уездного земства. В те же годы в различных журналах и научных сборниках публикуются его статьи по истории и философии права.
После революции жизнь Н.В. Болдырева «естественным» образом меняется: он вынужден покинуть университет и сотрудничать в других учебных учреждениях.
О жизни его после революции не известно практически ничего. По всей видимости, он жил при коммунистах «обычной» жизнью дворянина и ученого, со всеми ее страхами, невзгодами, голодом и болезнями, внешне «соблюдая стиль эпохи», как он выражался. Такая жизнь не замедлила сказаться на его здоровье. После тяжелой болезни 25 сентября 1929 года он умер, а на следующий день сотрудники советских органов безопасности пришли его арестовывать.
Надо отдать дань глубокого почтения смелости и пониманию важности трудов Николая Васильевича, которые проявили его жена и сын, Александр Николаевич (1909-1993) — известный филолог, заведовавший более тридцати лет кафедрой иранской филологии восточного факультета Ленинградского государственного университета. Они сохранили то немногое, что он успел написать. Вдова Александра Николаевича, Виринея Стефановна Гарбузова, передала нам сохраненные в семье рукописи трех неопубликованных работ Н.В. Болдырева — «Смысл истории и прогресс», «Правда большевицкой России. Голос из гроба» и «Феноменальный метод».
«Только сознание бесконечного требования к себе и может породить бесконечную энергию нравственного подвига. Увидеть бесконечность задачи и притом не отпрянуть в ужасе перед раскрывшейся пропастью, не закрыть глаза перед ней — и значит дорасти до нравственного делания, нравственно возмужать. Кант сказал: “Ты должен — значит, ты можешь”. И в самом деле, нужно с одинаковой силой утверждать и недействительность добра, и его действенность», — писал Н.В. Болдырев в 1922 году в 3-й главе своего труда «Смысл истории и прогресс».
Эти нравственные установки, закалившие духовные силы Николая Болдырева, и помогали ему творить в большевицкой России. Бесконечность нравственного подвига без надежды на окончательное торжество добра, но с одновременным утверждением действенности этого добра, и недостижимость идеала, к которому все же должно стремиться, — вот принципы, пронесенные мыслителем через всю свою жизнь.
Мужественный историзм и юношеские утопии (идеал и действительность)
Философия истории Н.В. Болдырева строится вокруг понятий «идеал» и «действительность». Идеал, лежащий в бесконечности, не может быть средством достижения чего-либо, в том числе и цели истории. Именно феномен идеала и является для Н.В. Болдырева самой сутью исторического: идеальность присутствует на всем протяжении исторической действительности. Недостижимый идеал задает направленность историческому пути и насыщает собой каждый момент исторического ряда, тем самым воплощаясь в направленном историческом ряду.
«Вневременность» идеала «есть не что иное, как связь времен». Стремиться к идеалу, смыкая прошедшее, настоящее и будущее, — значит, по Н.В. Болдыреву, «быть частичным носителем единого и всеохватывающего идеала истории». При этом прошедшее не умирает, а консервируется в настоящем; прошедшее не исчезает без следа, а сохраняется в целости для настоящего и для будущего в духовных кладовых науки (книгах, памяти людской, народных традициях, профессиональной и корпоративной этике и т. д.). Новое настоящее творится не из ничего, а из самой традиции, из прошлого; это не беспочвенно новое, а глубоко связанное с вековой традицией.
Идеал в исторической действительности, по Н.В. Болдыреву, — это чистая энергия, динамичность, сила, заставляющая двигаться в определенном направлении (у Л.А. Тихомирова то же самое называлось «жизнедеятельностью»).
«Идеальное начало в истории, — утверждает Н.В. Болдырев, — это, конечно, начало движения, волнения перемены. Но его страшная двигательная энергия благотворна, если она получает свои точки приложения, впрягается в огромную тяжесть и косность исторической данности. Никакой размах и никакой порыв не могут быть слишком великими перед огромностью исторической задачи; плохо только, если историческая динамика начинает крутиться смерчем и рассеиваться в пустоте; сила пара, не уловленная и не канализированная машиной, может бессмысленно взорвать паровой котел» (Смысл истории и прогресс. Гл. IV).
Мужественный историзм Н.В. Болдырева не выносил беспочвенного идеализма и не склонен был к апологизации современной исторической действительности. Для него не было другой царской дороги к идеалу, кроме самой истории, которую он требовал изживать, то есть проживать.
Идеал в восприятии Николая Васильевича был подобен душе в человеке, а историческая действительность — человеческому телу. Как тело без души не является человеком в собственном смысле слова, так и действительность без идеала не является историей.
Линейного развития истории человечества Н.В. Болдырев не признавал, его восприятие истории было более сложным и многогранным. В его философии истории действующими лицами признаются лишь государства, народы, социальные и политические группы, но никак не целое человечество, идущее к единой цели. «Выступление на сцену человечества, — утверждал Н.В. Болдырев, — означало бы конец истории. На исторической сцене могут выступать, без опасности проломить ее, лишь отдельные народы. Нужно проникнуться мыслью, что группы, народности — единственное русло исторической действительности; они тот священный хлеб, в котором совершается таинство пресуществления идеала в действительность» (Там же. Гл. IV).
И «причаститься» этому идеалу возможно только служа сверхличному, общему долгу. Дух истории требует служения и дисциплины, и подлинно историчным может признаваться только то время и те исторические деятели, которые способны к жертвенному и героическому служению во имя сверхличного идеала. «Дух истории — дух служения и дисциплины. Историчны лишь те люди и те эпохи, которые проникнуты священным безумием служения, героического подвига и сверхличного творчества. Творят историю слуги сверхличного, аскеты, воины и государственные люди — все те, кто не боится положить свою душу для другого; все же либертины, человеколюбцы, все дрожащие над драгоценной человеческой личностью неизменно теряли свою душу и убивали историю» (Там же. Гл. IV).
Цель истории, по Н.В. Болдыреву, не может стать исторической действительностью, мыслимая возможность достижения цели истории кажется ему утопией и принижением самой истории.
«Утопизм, — пишет он, — враждебен истории. Полагая цель истории во времени, на одном из концов истории, то есть в прошлом (миф золотого века) или в будущем, у колыбели истории или у ее могилы, или же, наконец, в моменте настоящего, утопизм убивает нравственный смысл исторического процесса» (Там же. Гл. II).
Н.В. Болдырев выделяет несколько типов утопизма. Утопизм мечтательный, в котором «представление идеала объявляется фантазией, но тогда действительная безыдеальная история оказывается скучной и томительной прозой. Не видя смысла в истории, мечтательный утопист отказывается и от исторического делания, и у него опускаются руки» (имеется в виду тип утопизма Томаса Мора). В утопизме фанатическом, наоборот, «история объявляется каким-то тяжелым сном, наваждением, от которого человечество должно рано или поздно проснуться. Фанатическая вера в реальность идеала, мелькающего в соблазнительных и живых образах, толкает на энергическое и беспощадное разрушение исторически данной действительности».
Указанные виды утопизма равно находятся в конфликте с реальной исторической действительностью и стремятся к ее преодолению для достижения своего утопического идеала. Мечтательный утопизм попадает в пустоту своего идеала, а фанатический утопизм проваливается в пропасть, не способный перескочить от реальности в свой заоблачный идеал.
Теория прогресса, столь популярная в XIX и XX столетиях, признается Н.В. Болдыревым также одной из разновидностей утопизма, очень похожего на фанатический. Разница тут обнаруживается количественная. «Идеал берется здесь не сам по себе, не отвлеченно, а как конец, последняя ступень исторического движения». Прогресс постулирует линейное постепенное движение от неидеального, несовершенного прошлого — к идеальному и совершенному будущему, с конечным достижением (концом истории) абсолютно идеального и абсолютно совершенного.
Наряду с оптимистическим прогрессом столь же утопичной мыслится и идея пессимистического регресса, когда все абсолютно идеальное лежит в изначальном прошлом, в золотом веке, — далее же постепенно и так же линейно все в истории ухудшается и ухудшается.
В теории прогресса идеал осуществим только с концом истории, весь же исторический процесс является как бы приготовлением к этому акту сотворения абсолютного жизненного идеала. «Идеал (для прогресса. — М. С.), — пишет Н.В. Болдырев, — простая техническая цель, которая перестает быть целью по ее достижении; история же — скучный гость, ухода которого все дожидаются с нетерпением».
Идеал и действительность страшно умаляются в идее прогресса и заменяются измышленными фантастическими идеалами и утопической действительностью. Любая умозрительная система прогресса строится из бесконечно малого материала, субъективно выбранного из огромного разнообразия мира человеческой истории («самая богатая фантазия — только скудная выборка из безмерного богатства данности»).
В связи с размышлениями Н.В. Болдырева об идее прогресса уместно вспомнить взгляд на эту проблему такого тонкого философа, как П.Е. Астафьев (1846—1893). Для него существовало два противоположных исторических воззрения: одно — связанное с идеей развития, а другое — с идеей прогресса. «Под развитием, — постулировал П.Е. Астафьев, — в противоположность разложению, разумеется переход простейших форм жизни генетически… в сложнейшие, то есть обладающие, при большей расчлененности и разнообразии органов и отправлений, вместе и большей их взаимозависимостью, большей, следовательно, крепостью внутреннего единства. Здесь дело только в усложнении и единстве. Понятие же прогресса противополагается понятию регресса — не упрощения… но ухудшения жизни, то есть уменьшения в ней счастья, справедливости, силы и т. п. Для теории же прогресса и смысл и оправдание как всей истории, так и всех ее отдельных эпох, событий и характеров лежат не в них самих, но вне их, не в самом процессе истории, но в тех результатах, к которым он должен будто бы привести человечество в конце истории».
Н.В. Болдырев и П.Е. Астафьев, независимо друг от друга, одинаково сформулировали понимание теории прогресса — как утопизма конца истории или последней ступени исторического существования, глубоко отделяя в области философии истории одно от другого — мужественный историзм от юношеских антиисторических утопий.
