Автор: Александр Гончаров

 

130 лет прошло со дня рождения Михаила Афанасьевича Булгакова (1891-1940). По масштабам XX века, он был писателем великим, но не русским, а советским. Он являлся религиозным мистиком, однако, не православным, а гностического толка.

Булгаков широкими шагами вышел из литературы России периода «Серебряного века». Пик популярности его произведений пришелся на 80-90 гг. прошлого столетия, то есть через 40-50 лет после смерти. Именно тогда читающая публика и открыла для себя Булгакова.

Месяца три тому назад у меня состоялся разговор с приятелем, преподающим русский язык и литературу в одной из провинциальных элитных школ. О Михаиле Булгакове сей учитель сказал так: «Стоит писателю попасть в школьную программу, как его дети тут же перестают читать. Булгакова нынешние ученики не любят, не знают и не понимают. Впрочем, других писателей тоже. Культура чтения потеряна безвозвратно!»

От этих горьких слов сложилось некое двойственное впечатление. Чтение находится в загоне – это плохо. Но вот Булгакова школьникам, пожалуй, изучать и рано – можно ненароком испортить душу и сердце. И так ребятишки отравлены сериалами про вампиров, монстров и колдунов, а тут еще возникает Михаил Афанасьевич со своим романом «Мастер и Маргарита», где Воланд (то бишь сатана) изображен просто «обояшкой».

Булгаков – автор сложный и противоречивый. Его писательский дар раскрылся во всю силу лишь после революции 1917 года. И, как ни странно, именно Михаил Афанасьевич и его произведения стали зеркалом, в котором отразился образ постреволюционной интеллигенции советской России.

Михаил Булгаков, участвовавший в Белом движении, по разным причинам (болезни и т. д.) не сумел эмигрировать. Ему пришлось приспосабливаться к социально-политическим условиям, сложившимся при Советах и большевиках, которые засели чиновничьих кабинетах в качестве управленцев и вершителей судеб многих и многих людей.

Русский философ Иван Ильин писал: «Итак, вот общая и основная черта, свойственная коммунистам в России и на западе: это люди, утратившие веру в Бога и неспособные к самостоятельному мышлению, исследованию и миросозерцанию. Их мышление авторитарно, полуобразованные или почти-необразованные – эти люди раз навсегда заполнили свою умственную пустоту чужими трафаретными формулами…

Патриотическая верность им смешна. И государственное правление их, построенное на терроре, попирает все законы совести, чести и человечности. 

Все это можно было бы выразить так: это люди, инстинктивно разнузданные и дерзающие, душевно ожесточившиеся, а духовно омертвевшие. Или иначе: биологически это индивидуализированные люди, а духовно – полулюди, опустившиеся на низшую ступень первобытного всесмешения. 

Естественно, что тоталитарное государство становится для них основной формой политического бытия. Оно дает им сразу: плен мысли, порабощение воли; развязание зависти, ненависти и мести; упоение грабежом и произволом, санкцию безбожия и всяческое первенство. Оно дает им иллюзию всемогущества, за которою скрывается подлинное рабство – рабство вверх и рабовладение вниз».

Булгакову невольно пришлось подстраиваться под вкусы этой полуинтеллигенции, ведь он, как и другие писатели и драматурги – выходцы из «эксплуататорских слоев» изначально находился в «пролетарском» черном списке. Михаил Афанасьевич отлично видел ложь советской власти, но ради того, чтобы банально выжить, стал лгать и самым. В романе «Белая гвардия», например, Белой гвардии то и нет. Основные действия разворачиваются в гетманском Киеве и при «петлюровщине». Приход красных Булгаковым показан, как надежда на установление хоть какой-нибудь вменяемой власти. И не дан ответ на вопрос: «А была ли она вменяемой?»

Пьеса «Дни Турбиных», выросшая из романа, заточена в смысловом плане на капитуляции русских людей перед советской властью, причем капитуляции не только физической, но и духовной. Перед нами капитуляция самого Булгакова, если рассмотреть все честно.

Иосиф Сталин все это хорошо понял. Недаром, именно он, оказался среди защитников пьесы перед нападками украинских коммуно-националистов и записных партийных критиков: «Конечно, если белогвардеец посмотрит «Дни Турбиных», едва ли он будет доволен, не будет доволен. Если рабочие посетят пьесу, общее впечатление такое – вот сила большевизма, с ней ничего не поделаешь. Люди более тонкие заметят, что тут очень много сменовеховства, безусловно, это отрицательная сторона, безобразное изображение украинцев – это безобразная сторона, но есть и другая сторона».

И роман, и пьеса писались Булгаковым не для русских, а для советских людей. Точно также обстоит дело и со самыми знаменитыми произведениями Михаила Афанасьевича: «Собачье сердце» и «Мастер и Маргарита», которые при жизни писателя не публиковались.

Я решительно отказываюсь считать эти повесть и роман антисоветскими. В них Булгаков не воюет словом с коммунистическим режимом. Он обличает советскую номенклатуру, бюрократию, новое чиновничество, живущих за счет других, тех кто трудится и хоть что-то реально делает, а не болтает языком напропалую о несчастных судьбах «заграничных голодранцев».

Персонажи-интеллигенты из «Собачьего сердца» вполне притерлись к власти, притерпелись и привыкли к ней. Филипп Филиппович Преображенский и доктор Борменталь занимаются наукой, недурственно зарабатывают, могут позволить себе развлечься, непонятным для массы, оперным искусством. Они хорошо кушают и добротно одеваются. Страдания рядовой секретарши им так сразу и не понять. Булгаков здесь разворачивается как выдающийся художник-бытописатель: «Иная машинисточка получает по девятому разряду четыре с половиной червонца, ну, правда, любовник ей фильдеперсовые чулочки подарит. Да ведь сколько за этот фильдеперс ей издевательства надо вынести! Прибежит машинисточка, ведь за четыре с половиной червонца в «Бар» не пойдешь. Ей и на кинематограф не хватает, а кинематограф у женщин единственное утешение в жизни.

Дрожит, морщится, а лопает. Подумать только: сорок копеек из двух блюд, а они оба эти блюда и пятиалтынного не стоят, потому что остальные двадцать пять копеек заведующий хозяйством уворовал. А ей разве такой стол нужен? У нее и верхушка правого легкого не в порядке, и женская болезнь на французской почве, на службе с нее вычли, тухлятиной в столовке накормили, вон она, вон она!! Бежит в подворотню в любовниковых чулках. Ноги холодные, в живот дует, потому что шерсти на ней нет, голая кожа, а штаны она носит холодные, так, кружевная видимость. Рвань для любовника. Надень-ка она фланелевые, попробуй. Он и заорет: «До чего ты не изящна! Надоела мне моя Матрена, намучился я с фланелевыми штанами, теперь пришло мое времечко. Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо. Потому что наголодался в молодости достаточно, будет с меня, а загробной жизни не существует».

Швондер и Шариков вторгаются как некое природное бедствие, как ураган или цунами. Так же они и проходят. Наивные надежды постреволюционной интеллигенции воплощены в «Собачьем сердце» с полной достоверностью.

В «Мастере и Маргарите» картина складывается более безрадостной. Мастер попадает под репрессии из-за доноса пролетарского полуинтеллигента, возжелавшего получить его жилую площадь. Справедливость как в «Собачьем сердце» не торжествует. Мастеру и Маргарите, чтобы остаться вместе приходится умереть, а их судьбами, по гамбургскому счету, распоряжается не Творец всяческих, а Воланд.

Роман, написанный во вполне гностическом ключе, ближе и понятнее советскому человеку, чем Евангелие. К тому же и Спасителя в «Мастере и Маргарите» нет, а имеется образ непризнанного пророка Добра – Иешуа Га-Ноцри, позаимствованный не то из сочинений Ренана, не то из Талмуда.

В романе хорошо отразилась мистика Булгакова, но это мистика тела (близкая к католической), а не мистика души. Все сны и видения телесны, а не духовны.

Поэтому книга «Мастер и Маргарита» и оказалась популярна у позднего советского читателя, привыкшего к материализму и атеистической пропаганде.

Михаила Афанасьевича Булгакова часто сравнивают с Николаем Васильевичем Гоголем. Если разобраться, то Гоголь и Булгаков разновекторны, их творческие идеалы расходятся в противоположные стороны. И уж если на то пошло, то мистическое различие между ними очень хорошо иллюстрирует следующая история с памятником на могиле писателя: «В поисках плиты или камня Е. С. захаживала в сарай к гранильщикам и подружилась с ними… Однажды видит: в глубокой яме среди обломков мрамора, старых памятников мерцает огромный чёрный ноздреватый камень. «А это что?» – «Да Голгофа». – «Как Голгофа?» Объяснили, что на могиле Гоголя в Даниловском монастыре стояла Голгофа с крестом. Потом, когда к гоголевскому юбилею 1952 года сделали новый памятник, «Голгофу» за ненадобностью бросили в яму. «Я покупаю», – не раздумывая сказала Е. С. «Это можно, – отвечают ей, – да как его поднять?» – «Делайте что угодно, я за всё заплачу…»

Камень перевезли, и глубоко ушёл он в землю над урной Булгакова. Стёсанный верх без креста, со сбитой строкой из Евангелия, – он выглядел некрасиво. Тогда всю глыбу перевернули – основанием наружу».

Вот вам и символика. Одна Голгофа устремляется вверх к небу, другая – вниз, под землю. Фантасмагория в стиле Иеронима Босха…

 

Поделиться ссылкой: