Автор: Елизавета Преображенская
Элизабет-Луиза Виже-Лебрен – одна из наиболее известных художниц XVIII века. Эта хрупкая, но очень решительная дама стала любимой художницей королевы Марии-Антуанетты, писала портреты для монархов и знати России, Пруссии, Неаполитанского королевства. Она видела Францию во дни ее расцвета, во всем блеске королевской роскоши и в дни революционной катастрофы, смогла избежать смертельной опасности и донесла до нас воспоминания о многих венценосных особах.
Элизабет-Луиза родилась 16 апреля 1755 года в Париже в семье художника Луи Виже. Именно отец стал ее первым наставником в живописи, но со временем дочь намного превзошла его в мастерстве и популярности. Уже в 14 лет Элизабет писала портреты членов своей семьи и получила первые заказы от французских аристократок, одной из которых была герцогиня Шартрская. В те времена живопись не считалась женской профессией, однако, Элизабет удалось завоевать расположение заказчиц, при чем не только талантом, но и тем, что девушка была прекрасно воспитана, образована, умела поддерживать изысканную светскую беседу во время сеансов позирования. Кроме того, она обладала великолепным вкусом и очень часто становилась законодательницей мод для своих в своей привычной среде. Ценили ее и зато, что она на своих полотнах могла умело скрыть все внешние недостатки, подчеркнуть красоту, а иногда и немного приукрасить. Очень скоро молодая художница привлекла внимание королевы Марии-Антуанетты и вскоре стала ее любимой портретисткой. Образ королевы, ставшей иконой красоты и стиля тех лет, создавали две дамы: портниха Роза Бертен и художница Элизабет Виже-Лебрен. Именно вслед за Элизабет дамы перестали щедро пудрить волосы, вместо громоздких причесок начали носить простые соломенные шляпки, а вместо фижм –белые муслиновые шемизы. Однако, тучи над Францией сгущались. Революция и террор, захлестнувшие страну, представляли смертельную опасность для Элизабет. Дружба с королевой, ранее открывавшая все двери теперь была поводом для ареста и казни. В октябре 1789 года художница вместе с маленькой дочерью Жюли и ее гувернанткой покидают Францию.
Турин, Парма, Флоренция, Рим – привычный маршрут французских эмигрантов тех лет, завершился для Элизабет в Неаполитанском королевстве, где правила сестра королевы Марии-Антуанетты. Художница получила там теплый прием и множество заказов, как для королевской семьи, так и для неаполитанской знати. И здесь она впервые писала для русской аристократки, супруги русского посланника, племянницы Потемкина – Екатерины Скавронской. Роскошь посланника и его супруги впечатляла даже привыкшую к блеску французского двора Элизабет. Она вспоминала впоследствии: «Графиня была ангельски красива и мила. Знаменитый Потёмкин, её дядя, осыпал Скавронскую бриллиантами, которым она не находила применения. Высшим счастьем её было лежать на кушетке, без корсета, закутавшись в огромную чёрную шубу. Свекровь присылала ей из Парижа картонки с самыми восхитительными творениями Mlle Bertin, портнихи Марии-Антуанетты. Но я не верю, что графиня открыла хотя бы раз хоть одну из них, и когда свекровь выражала желание увидеть невестку в одном из этих восхитительных платьев и шляпок, она отвечала: «Для чего, для кого, зачем?» То же самое она сказала мне, показывая шкатулку с драгоценностями, среди которых были совершенно невообразимые вещи. Там были огромные бриллианты, подаренные ей Потёмкиным, но которых я на ней никогда не видела. Как-то она мне сказала, что чтобы засыпать, она держит под кроватью раба, который каждую ночь рассказывает ей одну и ту же историю. Днём она была абсолютно праздной. Она была необразованной, и беседы с ней были незанятными. Но при этом, благодаря восхитительному лицу в сочетании с ангельской кротостью, её очарование было неотразимым».
Все это заставило Элизабет задуматься о поездке в Россию, где она наверняка могла найти заказчиц столь же состоятельных и щедрых, как графиня Скавронская. Но сначала она перебралась в Вену, где провела несколько лет, прежде чем направиться в далекую и загадочную Россию. Только 25 июля 1795 года Элизабет Виже-Лебрен по Петергофскому тракту въехала в русскую столицу. «Город с широкими улицами и шикарными особняками, показался мне великолепным. Чистая и прозрачная Нева пересекает весь город и всегда наводнена судами. Попав в Петербург, я будто перенеслась во времена Агамемнона, отчасти благодаря величию зданий и отчасти из-за нарядов, напоминавших мне античные костюмы» — таковы были ее первые впечатления о столице Российской Империи.
О том, что любимая портретистка трагически погибшей французской королевы едет в Петербург, знали заранее. О ней были наслышаны, ее ждали с нетерпением. И буквально на следующий день после приезда Элизабет назначили аудиенцию в Царском Селе, где тогда находился двор. Она даже не успела сшить необходимое для представления Государыне придворное платье, но делать было нечего – отказываться от таких предложений было бы по меньшей мере неразумно.
Однако, самое яркое впечатление художница испытала еще до того, как переступила порог дворца: «Граф подал мне руку и мы пошли через парк, когда в одном из окон дворца я увидела прекрасное молодое создание, поливавшее анютины глазки. Ей было лет 17, не больше. Черты лица её были тонкими и совершенными, а сам склад его восхитительным. Пепельно-белокурые волосы ниспадали па шею и лоб. Она была в белой тунике, небрежно перевязанной поясом на талии, тонкой и гибкой как у нимфы. Вся фигура этой молодой особы, облик, который я только что набросала, таким чарующим образом выделялась из глубины комнаты с колоннами, обитой розовым газом с серебром, что я воскликнула: «Да это Психея!». То была Великая княгиня Елизавета, супруга Великого князя Александра. Она обратилась ко мне и сказала много лестного. Затем она добавила: «Мы так мечтали о Вашем приезде, мадам Лебрен, что мне иногда снилось, будто Вы уже приехали». Я навсегда сохранила в памяти это прекрасное видение».
После этого последовала официальная аудиенция у Императрицы Екатерины Великой: «Через несколько минут я была принята Самодержицей всей России. Посол сказал мне, что я должна поцеловать ее руку, но я обо всем забыла. Эта знаменитая женщина произвела на меня такое впечатление, что я не могла думать ни о чем другом, кроме как смотреть на нее. Сначала я была очень удивлена, увидев, что она невысокого роста; я представляла себе ее очень высокой. Еще она была очень толста, но ее обрамленное белыми волосами лицо все еще было красиво. Глаза у нее были мягкие и маленькие, а нос был совершенно греческим, цвет очень лица живой, а черты очень подвижны. Она сразу сказала мягким, но довольно громким голосом: «Я очень рада, мадам, видеть Вас здесь, ваша репутация предшествовала вам. Я люблю искусство и особенно живопись. Я не адепт, но любитель». Все остальное, что она говорила во время этой долгой аудиенции, носило печать такой любезности, что моя застенчивость исчезла, и к тому времени, когда я ушла от Ее Величества, я была совершенно спокойна. Только я не могла простить себе то, что так и не поцеловала ее руку, которая была очень красивой и очень белой».
Вскоре после этого последовал и первый заказ. Две старшие внучки Екатерины II, Великие княжны Александра и Елена, несмотря на юный возраст, уже считались невестами. Государыня пожелала, чтобы Элизабет написала парный портрет Великих княжон и передала их нежную красоту. «Черты их лиц были ангельски прекрасны, но с совершенно различными выражениями. Особенно поразителен был цвет их лиц, настолько тонкий и деликатный, что можно было подумать, что они питались одной амброзией. Старшая, Александра, обладала греческим типом красоты, она очень походила на брата Александра, но личико младшей, Елены, отличалось несравненно большей тонкостью. Я посадила их вместе, рассматривающими портрет Императрицы, который они держали в руках. Их костюм был греческим, но очень скромным» — вспоминала художница. Однако, судьба этого портрета сложилась печально. Сначала вмешался придворный интриган, Платон Зубов, который убедил художницу переменить греческие наряды княжон на придворные. Пришлось переписывать уже практически готовое полотно, что нарушило общую композицию и отразилось на первоначальной задумке. У Зубова были свои интересы: он тогда покровительствовал художнику Лампи и старался устранить нежелательных конкурентов.
Затем переписанный портрет предъявили Государыне, но она осталась им крайне недовольна. В письме барону Гримму Екатерина II отзывалась о модной художнице крайне резко: «Г-жа Виже-Лебрен заставляет обеих скорчиться на диване, сворачивает шею младшей, придает обеим вид мопсов, греющихся на солнце, или, если хотите, двух противных маленьких савоярок, причесанных под вакханок, с гроздьями винограда в волосах и одевает их в туники, грубо красного и фиолетового цветов. Одним словом, не хватает не только сходства, но обе сестры так обезображены, что есть люди, которые не могут разобрать, которая старшая, а которая младшая. Сторонники г-жи Виже-Лебрен превозносят все это до небес, но, по-моему, это очень плохо, потому что в этой картине-портрете нет ни сходства, ни вкуса, ни благородства, и нужно не иметь ни чувств, ни понимания, чтобы так не справиться с сюжетом, особенно когда такой сюжет перед глазами. Нужно было просто копировать госпожу Природу, а не выдумывать обезьяньи ужимки…»
Еще одна неудача постигла Элизабет, когда она придумала костюм для Великой княгини Елизаветы, в котором та явилась на балу. Государыня сочла этот костюм неуместным и скандальным, и так разозлилась на Великую княгиню, что даже не стала с ней разговаривать в тот вечер.
Казалось бы, на этом русская карьера художницы должна была завершиться, но несмотря на первую неудачу, она продолжила получать заказы от Императорской семьи, написала портреты Великой княгини Марии Федоровны и ее невесток – Великих княгинь Елизаветы Алексеевны и Анны Федоровны. Поступали заказы и от петербургских аристократок: графини Варвары Головиной, княгини Александры Голицыной, светлейшей княгини Екатерины Кутузовой, графини Софьи Строгановой и других.
Художницу продолжали приглашать на придворные торжества и, несмотря на историю с неудавшимся портретом, обходились с ней весьма любезно:
«В это время при русском дворе было такое количество красивых женщин, что Императорский бал представлял собой прекрасное зрелище. Я присутствовала на одном из самых пышных балов, который когда-либо давала Императрица. Бал состоял из повторений танца под названием полонез и сделав круг по залу с моим партнером князем Барятинским, я села, чтобы получше рассмотреть танцующих. Я не могу сказать точно, сколько красивых женщин я тогда увидела, но пальма первенства несомненно принадлежала красавицам Императорской семьи» — вспоминала Элизабет. Помимо красоты, русские аристократки обладали невероятной щедростью и совершенно немыслимой беспечностью: «Придворные русские дамы оставляют драгоценности на подоконниках распахнутых окон дворцов в полной уверенности, что от воров их оберегают Николай-угодник и Дева Мария».
Элизабет Виже-Лебрен провела в России шесть лет. За это время она написала множество портретов, выучила русский язык, привыкла к морозным зимам и начала разбираться в традициях и обычаях страны, ставшей для нее втором Отечеством. Однако, с каждым годом количество заказов уменьшалось, о ней начинали забывать, она вышла из моды. Это заставило ее задуматься о возвращении во Францию, где к тому времени уже завершился террор и ничто больше не угрожало. Но и во Франции мода на ее портреты уже прошла. Она увидела совершенно другую страну, не похожую на Францию дней ее детства и юности.
Заказов у нее было мало, но ее захватило новое занятие: мемуары. По совету своей русской подруги, княгини Куракиной, Элизабет Виже-Лебрен описала свою жизнь, полную неожиданных поворотов судьбы и ярких встреч. Эти мемуары увидели свет в Париже в 1835 году.
До последних лет своей жизни мадам Лебрен сохраняла живой интерес к происходящему. Она была хозяйкой популярного салона, где собирались парижские художники, поэты и писатели.
Элизабет-Луиза Виже-Лебрен тихо скончалась в Париже в 1842 году, а ее полотна украшают многочисленные музеи во многих странах мира.
