Автор: Виталий Даренский
Часть 2. Окончание
Ещё один «фундаментальный» постулат украинской историографии о якобы извечной угнетаемости украинцев со стороны России в свете самых элементарных исторических фактов демонстрирует не только свою лживость, но и полную безнравственность. Во-первых, поскольку украинцы выделились в отдельный народ только в ХХ веке, по поводу более раннего периода их идеологи могут сокрушаться только об угнетаемости русской нации в целом, которая, однако, их как раз и не заботит. Впрочем, если речь идет о феодальной эксплуатации народных масс, то она в этот период была повсеместной, причем в России она не была самой высокой среди европейских стран: например, крепостное право здесь даже в период своего максимального распространения охватывало лишь чуть более половины крестьянства, в то время как в соседней Польше – более 90 %. Во-вторых, если говорить именно об южнорусском этносе единой русской нации, который впоследствии выделился в отдельный украинский народ, то само его историческое существование есть результат самоотверженной политики Русского государства, вынужденного вести в течение десятилетий совершенно невыгодные для себя тяжелые войны с Польшей и Турцией ради спасения предков современных украинцев от прямого геноцида. Территория, контролировавшаяся войсками Б. Хмельницкого на момент их Переяславской присяги Царю, составляет менее 1/10 территории современной Украины, – всё остальное было отвоёвано для неё русской армией в течение нескольких веков, причем около половины современной территории вообще до этого не было никем заселено! Всякий, кто зная перечисленные факты, продолжает говорить об «угнетении» и т.п., явно страдает либо врожденным слабоумием, либо полной ампутацией совести.
Третий постулат о так наз. «руссификации» «украинцев» предполагает, что существует отдельный украинский народ, т.е. предполагает принятие мифа об отдельном народе. Есдли же этот лживый миф не принимать, то и миф о «руссификации» окажется полным абсурдом, поскольку «руссифицировать» пришлось бы самих русских. Более того, как известно, основы светской русской культуры были созданы в XVII веке именно южноруссами, – в том числе и светский литературный язык: «Грамматика» М. Смотрицкого и «Лексикон словено-росский» П. Беринды, написанные в Киеве ещё в период его пребывания в составе Речи Посполитой, были школьными учебниками по всей Российской империи до конца XVIII, и учившиеся по ним «зело дивишася» бы, если бы им кто-то сказал, что они учат не русский, а некий «украинный» язык. В XIX веке в Российской Империи не существовало никаких проблем с распространением письменности на «малороссийском наречии», причем центром издания этой литературы был Санкт-Петербург (в 1818 году там даже была издана «Грамматика малороссийского наречия» А. Павловского, а в 1840 – «Кобзарь» Т. Шевченки). Честные и научно грамотные культурологи из самой Украины признают, что подобное было в то время совершенно немыслимо ни в одной из западноевропейских стран (Окара А. “Украинский вопрос” та пошуки відповідей на нього // Кур’єр Кривбасу. 2001. № 141. С. 180).
Однако и Россия была вынуждена перейти на «общеевропейские стандарты» отношения к этническим движениям после того, как поляки во время восстания 1863 года стали издавать и распространять антирусские листовки, написанные на этом наречии. Причем даже и в этом случае имела место конфронтация между ведомствами, во время которой министр народного просвещения Головнин выступал за развитие книгопечатания и образования на наречии, и всё в конечном счете решила позиция самого малороссийского дворянства, засыпавшего Петербург петициями, требовавшими его запрещения. Основным содержанием этих петиций было возмущение тем, что какие-то самозванцы выдают себя за представителей всего малороссийского народа и навязывают ему свой искусственный язык, в то время как сам народ «охотно, и даже с любовию, учится по книгам русским и церковнославянским и в помысле не имеет искать для себя какого-либо еще особого языка… Есть даже признаки, – отмечалось далее, – что народ смотрит враждебно на непрошенные заботы о нем местных патриотов и обижается на замену образованого русского языка малорусским наречием. “Недавно, – говорит профессор Киевского университета Гогоцкий, – в одной сельской школе помещик, чтобы испытать желание учеников и их родителей, начал давать иногда в своей школе малорусские книги вместо русских. Что же вышло? Из восемнадцати учеников шестнадцать перестали ходить в школу”» (Архівні документи Валуєвського циркуляра 1863 року та їх сприйняття // Дніпро. 2001. №1-2. С. 72-73).
То же самое, уже на нашей памяти, происходило и поныне происходит в период интенсивных «украинизаций», начатых большевиками и ныне продолжеемых их националистическими последователями. Полнейший провал всех этих кампаний заставил украинских идеологов сфабраковать концепцию «руссификации», которая якобы и привела к переходу на общерусский язык более 60% южноруссов и их упорное нежелание изучать «ридну мову». Своего рода «шедевром» такой фабрикации стало письмо-трактат литературного критика Ивана Дзюбы в ЦК КПУ «Интернационализм или руссификация?» (1965) (Дзюба І. Інтернаціоналізм чи русифікація? – К.: КМ Академія, 1998). Главное требование Дзюбы – возобновить политику насильственной украинизации 1920-30-х. Дзюба обвиняет большевиков тех лет в том, что они оказались недостаточно последовательны и отступили, встретив стихийное сопротивление не только населения, но и низового звена самих коммунистов. А нужно было, говорит Дзюба, не отступать, а добивать все русское.
Однако самое интересное в названом опусе даже не этот шовинизм и хамство, а сам «метод» доказательства существования «руссификации». Если кто-то захочет найти там цитаты из партийно-государственных постановлений, предписывающих что-то или кого-то «руссифицировать», то будет весьма и весьма разочарован, ибо обнаружит нечто прямо противоположное: массу украинизаторских постановлений разных лет (и не только 1920-30-х), массу таких же цитат из «классиков» и из выступлений партийных деятелей, неустанно клеймящих пережитки “великодержавного шовинизма”. Но как же всё-таки Дзюба «доказывает»? А очень просто: ссылаясь на сам факт массового распространения русского языка и невостребованности украиноязычной печатной продукции. «Позвольте! – воскликнул бы любой непредубежденный исследователь, – Но ведь на это могли быть и совсем иные причины, а вовсе не государственная “руссификация”! Например, стихийная реинтеграция южноруссов в единое русское культурно-языковое пространство, облегченная стремительним развитием массовых коммуникаций в ХХ веке и вообще тяга к русской культуре, одной из самых мощных в мире». Такому исследователю мы посоветовали бы помалкивать в нынешней Украине, иначе за его жизнь никто не ручается, не говоря уже о возможности трудоустроуства по специальности. А по существу он совершенно прав. Все прекрасно помнят книжные магазины, заваленные изданиями на украинском языке, регулярно списуемыми в макулатуру, угрозы школьникам исключения из пионеров и комсомола за отказ изучать украинский язык, украинские классы по 7-8 человек, в которые никто не хотел идти и соблазнялся лишь обещаниями всяческих льгот и многие другие прелести украинизации , просуществовавшие до самой «перестройки». Весьма показательно и то, что общий тираж изданий на украинском языке в конце 80-х годов почти в 10 (!) раз превышал нынешний, после 30-ти лет «незалежности». К сожалению, все эти процессы еще не дождались своего систематического исследования, которое всё поставило бы на свои места. Зато миф о «руссификации» вовсю используется нынешними украинскими идеологами для развязывания откровенной войны против русского языка и культуры большинства граждан Украины. Причем ими открыто признается, что признание русского языка в качестве второго государтвенного, или хотя бы просто официального станет «началом конца украинской мовы», – и ни у кого даже не возникает совершенно естественного для всякого нормального человека вопроса: а кому вообще нужна такая «мова», которая не может самостоятельно существовать без силового навязывания её государством?
Четвертый, антиисторический постулат украинской историографии о якобы извечной «отсталости» и «деспотичности» России, которые-де и понуждают многострадальных украинцев бежать от неё чем дальше, тем лучше – в силу своей наиболее вопиющей из всех четырех мифичности и невежественности, не требует здесь особых опровержений.
Исходные идеологические постулаты украинской идеологии находятся в разительном противоречии как с историческими фактами и закономерностями исторического процесса. Эти постулаты с самого начала возникли не как результат научных обобщений, а как произвольное, волюнтаристическое отторжение русских исторических ценностей (и подмена их «жлобскими» псевдоценностями украинского сепатизма), и, соответственно, искажение, замалчивание и извращенное переистолкование важнейших исторических фактов и идей. Они представляют собой пример мифотворчетва.
Существует несколько теоретических положений, без учета которых о научном изложении истории Юго-Западной Руси (по-современному, Украины) не может быть и речи. Назовем важнейшие из них.
1) Возникновение национально-государственного феномена «Украины» целиком принадлежит истории ХХ века, хотя разнообразные предпосылки этого возникновения (этно-языковые, культурные и идеологические) формировались в течение многих веков. Для формирования названных предпосылок важнейшее значение имело пребывание южно-русского населения в составе Речи Посполитой, а для возникновения национально-государственной единицы «Украина» – большевистская политика «украинизации», имевшая конечной целью раздробление единой Русской нации на этно-культурные «сусеки» по принципу «разделяй и властвуй». В тысячелетний период ІХ–ХІХ веков население Юго-Западной Руси являлось органической (хотя и культурно деформированной) частью единого русского народа и трактовка его истории как «истории Украины» является научно некорректной.
2) Решающее значение для формирования идеологических предпосылок становления Украины как национально-государственной единицы, для возникновения национальной идентичности «украинец» имела деятельность русофобствующей интеллигенции, начиная со второй половины ХІХ века. Деятельность этих поначалу мелких и маргинальных групп была направлена на дискредитацию высших народных святынь – Православия и Самодержавия – за счет всяческого любования бытовыми особенностями жизни южно-русской народности. Поэтому при всем своем внешнем «народолюбстве» деятельность этих людей по своей глубинной сущности была радикально антинародной. В дальнейшем на «раскрутку» идеологии украинизма среди народных масс Галиции были отпущены большие деньги австрийским правительством, строившим накануне Первой мировой войны экспансионистские планы расчленения России. Наконец, большевики в 20-30-е годы провели кампанию по насаждению «украинского литературного языка» и украинской национальной идентичности, не брезгуя для этого даже услугами своих недавних заклятых врагов типа Грушевского и К˚.
3) Одной из важнейших предпосылок развития русофобского сепаратизма на Юго-Западной Руси была исключительная лояльность русского правительства в национальном вопросе, особенно ярко выступающая на фоне жесткой ассимиляторской политики западноевропейских государств в тот же период. Основным очагом сопротивления распространению антирусских и сепаратистских настроений в указанный период была отнюдь не деятельность правительства, а южнорусское патриотическое дворянство и крестьянство, возмущенное деятельностью самозванных псевдонародных сект, пытавшихся насаждать искусственно сконструированный по польским образцам «украинский язык» и пропагандировать бездарные и безнравственные вирши Т. Шевченки. Это сопротивление достигло предела в событиях 1917-1920 годов, когда деятельность бутафорских «украинских» правительств вызвала всеобщую народную ненависть и противодействие, которыми ловко воспользовались большевики для утверждения своей власти, выступавшей здесь под лозунгом восстановления единой и неделимой советской России.
4) На протяжении советского периода своей истории Юго-Западная Русь постоянно жила в режиме «украинизации», имевшем в 40-х – начале 80-х годов пассивно-сдерживающий, а в 20-30-е годы и со второй половины 80-х годов агрессивно-наступательный характер, перерастая в период после 1991 года в формы лингво-культурного и нравственного геноцида русскоязычного большинства граждан «независимой» Украины. Однако несмотря на это, на протяжении всего ХХ века продолжался процесс стихийной реинтеграции Русской нации в единое культурно-языковое пространство. Режим лингво-культурного геноцида не смог противодействовать этому процессу, хотя и возымел существенное влияние на определенную прослойку украинского общества, точнее, на определенный тип людей, принявших украинскую националистическую идеологию как своего рода «моральную компенсацию» своей материальной нищеты, социального унижения, исторического пессимизма и общего комплекса неполноценности, – или же, наоборот, для достижения корыстных карьерных устремлений (т. наз. «янычарство», особенно распрострненное среди украинской интеллигенции). В этой ситуации особенную актуальность приобретает выяснение исторической истины и разрушение мифов, созданных украинской историографией, в частности, переиздание классических работ Т. Флоринского, А. Стороженко, Н. Ульянова, Н. Трубецкого, П. Бицилли, а также работ многих современных авторов.
