Автор: Александр Гончаров

Академик Н. И. Конрад (1891-1970) еще в 60-е гг. прошлого столетия выдвинул идею, что каждая переходная эпоха в истории человечества начинается со знакового гениального литературного произведения, предвосхищающего и появление соответствующей литературной системы. Переходная эпоха от Древнего мира к Средневековью дала «О граде Божием» Блаженного Августина, Ренессанс (от средних веков к новому времени) – «Божественную комедию» Данте Алигьери, а от нового к новейшему – «Манифест Коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Собственно дальнейшего развития данная гипотеза не получила, но в ней явно имеется рациональное зерно.

Постулат Конрада лучше несколько переформатировать: «Каждая историческая эпоха выделяет автора, который создает в литературе наилучший образ ее. Обычно этот писатель, поэт или философ творит в первую часть ее, когда идет линия подъема эпохи».

По этим параметрам «Манифест» отсеивается напрочь. Выйдя впервые в свет в 1848 году, он никого не впечатлил, разве что узкопартийные левацкие круги. Он только успешно заготовил весь тот набор мифов, что реализовался в коммунистической мифологии и пропаганде вообще: «С точки зрения коммунистической мифологии, не только «призрак ходит по Европе, призрак коммунизма» (начало «Коммун [истического] манифеста»), но при этом «копошатся гады контрреволюции», «воют шакалы империализма», «оскаливает зубы гидра буржуазии», «зияют пастью финансовые акулы», и т. д. Тут же снуют такие фигуры, как «бандиты во фраках», «разбойники с моноклем», «венценосные кровопускатели», «людоеды в митрах», «рясофорные скулодробители»… Кроме того, везде тут «темные силы», «мрачная реакция», «черная рать мракобесов»; и в этой тьме – «красная заря» «мирового пожара», «красное знамя» восстаний… Картинка! И после этого говорят, что тут нет никакой мифологии». (Лосев. А. Ф. Диалектика мифа).

Эпоху, возникшую после Французской революции (1789 г.) и продолжавшуюся до конца XX века, лучше всего воспроизвел писатель Жюль Верн, а не Карл Маркс. Не случайно по количеству переводов на языки народов мира книги Жюль Верна и поныне бьют весь корпус изданий Маркса-Энгельса.

Жюль Габриэль Верн, выходец из семьи провинциального адвоката и потомственного юриста, являясь «средним европейцем» (в терминологии К. Н. Леонтьева), отлично знал запросы и психологию «средних европейцев» и писал именно для них. Он выше всего в личном пространстве ставил умеренность. Поэтому и являлся умеренным католиком и умеренным монархистом – сторонником Орлеанского Дома, к которому в XVIII веке принадлежал небезызвестный Филипп Эгалите (Равенство), проголосовавший в революционном Конвенте за публичное предание смерти родственника – короля Людовика XVI.

Существует легенда о том, что мальчиком Жюль пытался убежать в плавание на корабле, но был перехвачен отцом. Насколько она верна для Верна сейчас никто уже не скажет. Но в дальнейшей своей жизни никакого экстраординарного романтизма писатель не проявлял.

В отличие от героев своих книг Жюль Верн любил путешествовать с комфортом: на пароходе или на собственной яхте, но свои мечты и фантазии о приключениях писатель талантливо облекал в словесную оболочку. И тем покорил многих читателей.

Редкий любитель авантюрной и фантастической литературы в XX столетии мог пройти мимо книг Жюль Верна или художественных фильмов, на их основе снятых.

Кто не переживал за «пятнадцатилетнего капитана»? Кто не сочувствовал «детям капитана Гранта»? Кто не пытался разобраться с мотивами поступков изобретателя Робура? Кто не счел привлекательным образ инженера Сайруса Смита из «Таинственного острова»? Кто не восхищался капитаном Гаттерасом? Кто не ощутил привкус очаровательной авантюры пари Филеаса Фогга («Вокруг света за 80 дней») и не смеялся над нелепостями его слуги Жана Паспарту? Только человек, подобно автомату, не имеющий сердца и чувств.

Но вот с капитаном Немо – капитаном подводной лодки «Наутилус», важным персонажем двух романах Жюля Верна: «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров» не все так просто. В Советском Союзе его представляли в кино, как романтического героя, а вот на Западе не иначе как злодея.

В СССР мало кто знал, что первоначально капитан Немо должен был стать не раджпутским принцем из Бунделкханда (области в Индии), удалившегося в глубины океана, чтобы свести счеты с англичанами за подавление восстания сипаев (1857-1859), а польским аристократом – «сыном растерзанной Польши», мстящим Российской Империи за поруганную честь семьи и «преступления» русских солдат на территории бывшей Ржечи Посполитой.

Жюль Верна остановил его издатель Пьер-Жюль Этцель, знавший, что романы французского писателя быстро переводятся на русский язык и распродаются как горячие пончики на зимней ярмарке.

Впрочем, к русским, Жюль Верн и без того относился неплохо. Однако, есть всего лишь один единственный роман, где действия разворачиваются в Российской Империи – это «Михаил Строгов» (1876). В книге описывается борьба русских в Сибири с татарским нашествием из Средней Азии. Жюль Верн подчеркивает храбрость русских, их нетерпимость к предательству и верность своему Императору.

Однако, при чтении романа не стоит удивляться, что к настоящей Сибири сюжет имеет только косвенное отношение. Все, скорее происходит в некоей альтернативной реальности. Ну, и водка, замерзающая во фляжке при сибирских морозах, вполне стоит аляскинских плевков Джека Лондона, застывавших на лету и падающих со звоном наземь…

Если суммировать все взгляды эпохи, изложенные Жюль Верном, то хорошо вырисовываются психологические черты цивилизации, сложившейся в XIX веке: наличествует подавляющий оптимизм, вызванный верой в бесконечный прогресс науки и техники; главным инструментом для экономики, политики и самореализации становятся деньги (попробуй построй «Наутилус», отправься в путешествие или организуй спасательную экспедицию без них); мерилом успешности начинает выступать комфорт, в том числе и при странствии за тридевять земель от Европы (см. «Вокруг света за 80 дней»); христианство Западом признается ненужным и как раз замещается верой в науку и накопление знаний (соблазн: «Будете как боги!» работает вовсю); основной формой державности признается национальное государство; успехи и неудачи отдельной личности выходят на первый план; частная собственность «священна и неприкосновенна».

Надо сказать, что все-таки в отличие от современников, Жюль Верн не был столь оптимистичен. В «Робуре-завоевателе» предупреждается о возможности гибельной массовой войны, а роман «Париж в XX веке» при жизни писателя, вообще, не издавался из-за того, что представляет собою достаточно мрачную антиутопию, где техника обращается во зло простому человеку (строили рай на Земле, а получился ад).

Сейчас в России приобрели популярность (чаще негативную!) книги Клауса Мартина Шваба, основателя и руководителя Всемирного экономического форума (ВЭФ) в Давосе, достаточно влиятельного лица из обслуги международных политико-экономических кланов (ПЭК). За одно штудируются и ролики ВЭФ, рассказывающие о «новом дивном мире», где человек лишается частной собственности, комфорт ограничивается ради экологии, национальные государства уступают пальму первенства ПЭК-ам и попадают под их контроль, личностные характеристики у людей стираются, деньги переводятся на виртуальный уровень (запись в компьютере, а не золотые дублоны, пиастры или хотя бы бумажные «керенки»), а наука переводится в разряд служанки политики (вместо типа ученого-исследователя Жака Паганеля насаждается тип ученого-администратора профессора Панафидина из романа братьев Вайнеров). При этом всем обещается долгая и счастливая жизнь в безбожном мире. Прям-таки как в «Великом инквизиторе» Федора Михайловича Достоевского или в старой арабской сказке: «И жили они блаженнейшей и приятнейшей жизнью, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний!» («Тысяча и одна ночь»).

Эпоха Жюль Верна завершена. Всемирная история поворачивается вспять. Мир проваливается не в феодализм (это бы было еще ничего!), а в седую древность, в фундаментально радикальную архаику. И несомненно ту самую, каковую и проповедовал «Манифест коммунистической партии» Маркса и Энгельса. В XX столетии русский философ все это давно раскусил: «Коммунистическая революция есть в действительности глубокая историческая реакция: попытка вернуться к доисторической первобытной коллективности, к недифференцированному состоянию души и общества». (И. А. Ильин. «Наши задачи»).

Жюль-верновскому человеку предначертывается уход в небытие. Сайрусам Смитам и капитанам Немо нет места в обществе, сконструированном по рецептам, Клауса Шваба и его хозяев. Семимильными шагами пост-жюль-верновская цивилизация рванула к строительству глобального СССР с элементами Третьего Райха, Китая и США, где тотальное регулирование частной жизни не даст никогда подняться Робурам и Немо, а сохранившиеся «национальные» окраины будут получать ЦУ от «обкома партии», расположенного не то в Вашингтоне, не то в Лондоне, не то на каких-нибудь Андаманских островах или Кирибати.

Только не надо думать, что человечество сумеет достойно противостоять этому наступлению на человека. Алексей Федорович Лосев (читайте русских философов!) написал в 1930 году: «Древне-греческие рабы тоже смекнули, что им выгоднее в каком-то отношении иметь над собой праздную аристократию. И этой смекалки хватило на тысячелетия».

На Западе обыватель тоже смекнул, что ему выгодно иметь над собой власть ПЭК-ов. И BLM, и ювенальную юстицию, и «демократические» выборы он поддерживает совершенно сознательно. Удобно-с.

А вот «немытая», «коррупционная», «полицейская» Россия (кроме «свободомыслов» – радетелей СССР 2.0, вольно или невольно сошедшихся в устремлениях со сторонниками «открытого общества» Карла Поппера) остается последним оплотом Жюль Верна и мира, где человек остается человеком, где «страна граничит с Богом» (Р. М. Рильке).

Почему?

А возьмите все же в руки «Михаила Строгова»…

 

Поделиться ссылкой: