Автор: Геннадий Литвинцев
Литературное расследование одного «идейного» убийства
НЕМЕЦКИЙ ПИСАТЕЛЬ С РУССКОЙ БИОГРАФИЕЙ
23 марта 1819 года в немецком городке Мангейме произошло событие, которому суждено было стать приметной вехой истории Европы, одним из символов наступившего нового времени. В тот день студент Карл Людвиг Занд, войдя в дом к писателю Августу Фридриху-Фердинанду фон Коцебу, с криком «Изменник отечества!» нанес ему три удара кинжалом в грудь.
Весть о злодеянии облетела всю Европу, громким эхом отозвалась и в России. И не удивительно: жертвой стал 57-летний издатель «Литературного еженедельника» («Das Literarisches Wochenblatt»), популярнейший в Европе романист и драматург, создавший свыше двухсот пьес и почти столько же прозаических произведений – романов, рассказов, исторических исследований. В мирной, даже несколько сонной тогда Германии, «под небом Шиллера и Гете», было совершено политическое убийство, положившее начало серии подобных преступлений во многих странах.
На протяжении более чем сорока лет (1790-1830) драматургия Коцебу не сходила со сцены, его проза, поэзия и мемуары издавались огромными тиражами почти на всех европейских языках. Особенная популярность этих сочинений у русских читателей и зрителей отчасти объясняется тем, что их автор был не чужим для нашей страны человеком. В 1781 году двадцатилетний адвокат, выпускник Йенского университета, попал в Россию и по представлению прусского посланника стал домашним секретарем начальника артиллерийского корпуса инженер-генерала Ф. А. Бауера. В Петербурге Коцебу прожил три года, женился вторым браком на обрусевшей писательнице Христине Крузенштерн, сестре знаменитого российского мореплавателя И.Ф. Крузенштерна (всего у Коцебу от трех браков было шестнадцать детей, из них двенадцать сыновей). В 1795 году, уже известным писателем, Коцебу выходит в отставку и вскоре покидает Россию ради Вены, где становится режиссером придворного «Бургтеатра», позднее – Веймарского театра.
Превосходно знавший русский язык, Коцебу многое сделал для знакомства немецких читателей с русской литературой, политикой и хозяйством России. Дважды издавал он свои переводы стихов и од Гавриила Державина. В 1801 г. в переводе Коцебу появилось в Германии «Слово о полку Игореве». Внимание немецких промышленников и купцов привлек изданный им же «Краткий обзор мануфактур и фабрик России». За деятельность по укреплению немецко-русских культурных связей в октябре 1815 г. Коцебу был избран иностранным членом Петербургской Академии наук.
В Германии Август Коцебу продолжал активно служить русской политике своим пером, за что получил чин статского советника и звание русского генерального консула в Кенигсберге. За годовое содержание от царского правительства в 4500 талеров писатель обязался представлять обзоры внешней и внутренней политики немецких государств. Коцебу много ездил по своей стране и видел нарождающуюся в ней революционную ситуацию. После освобождения от наполеоновского господства Германия была охвачена либерально-патриотическим движением. Центрами недовольства стали университеты, радикально настроенные студенты организовали студенческие союзы – Burschenschaft. В своих отчетах и публицистических сочинениях Коцебу критически отзывался о «людях либерального направления», отстаивал монархический принцип правления и консервативные духовные устои.
«С УЖАСОМ ОЩУЩАЮ В СЕБЕ МЕФИСТОФЕЛЯ»
А кто же убийца? Карл Людвиг Занд, студент богословия протестантского Эрлангенского университета, один из вожаков «Германского студенческого союза» («Буршеншафт») и тайного общества «Тевтония», по отзывам современников выделялся грубоватым нравом, по любому пустяку дрался и вызывал на дуэли. Презирал и ненавидел всё «иностранное».
«Каждый человек может убить другого, потому все люди равны», – славный этот афоризм принадлежит четырнадцатилетнему гимназисту. Сбежав из гимназии, Карл Занд записывает в дневнике: «Я не могу жить в одном городе с Наполеоном и не попытаться убить его, но чувствую, что рука еще недостаточно тверда для этого». Юношу с ранних лет не оставляет маниакальное желание прославиться каким-либо способом, стать героем и примером для немецкого юношества, даже «Христом для Германии». Он пишет: «Всякий раз удивляюсь, почему среди нас не нашелся хотя бы один мужественный человек и не перерезал глотку Коцебу или любому другому предателю». Занд изо дня в день пытает себя: «Кто же, если не я? А смогу ли я? Хватит ли сил и решимости?»
При чтении зандовых записей невольно вспоминаются лихорадочно-возбужденные восклицания другого студента, из другой страны, другого времени, но мучившегося тем же «проклятым» вопросом: «Мне надо было узнать тогда, и поскорей узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу!.. Тварь ли я дрожащая или право имею…» И цели у двух студентов схожие: «Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» При этом ориентир для Раскольникова – Наполеон, признанно «необыкновенный человек». Занд же вблизи видел этого «властителя дум», горячо ненавидел его, как осквернителя отчизны, и страстно желал убить. Но и его, как Раскольникова, чаровало всесилие власти, не признающей над собой «обычной» морали, человеческого суда. Оба они искали ответ на «проклятый вопрос»: почему «необыкновенным» все разрешается, почему люди им «ставят кумиры»?
После прочтения «Фауста» Гете Занд записывает в дневнике: «О, жестокая борьба человека и дьявола! Только сейчас я ощущаю, что Мефистофель живет и во мне, и ощущаю это с ужасом, Господи! К одиннадцати вечера я закончил чтение этой трагедии и увидел, почувствовал дьявола в себе, так что когда пробило полночь, я, плача, исполнясь отчаяния, сам себя испугался».
Исследователи полагают, что окончательное решение убить известного писателя и общественного деятеля созрело у Занда после того, как по оплошности дипломатов публике стала известна служебная «Записка о нынешнем положении Германии», составленная чиновником российского министерства иностранных дел А. С. Стурдзой для участников Аахенской конференции держав Европейской директории (четверного союза России, Австрии, Англии и Пруссии). Не предназначавшаяся для печати записка содержала резкую, хотя и обоснованную критику в адрес германских университетов, как рассадников свободомыслия, из-за чего вызвала взрыв возмущения радикально настроенной немецкой молодежи. После того, как документ попал в газеты, за Стурдзой в Германии развернулась настоящая охота: группы молодых людей обходили квартал за кварталом, разыскивая предполагаемого автора. Предусмотрительные домохозяева даже вывешивали объявления: «Стурдза здесь не проживает». Возмущенный травлей дипломата, Август Коцебу публично выступил в его защиту. И тогда в некоторых горячих головах возникло подозрение, что автором анонимной записки был сам Коцебу и что это по его вине Аахенская конференция приняла неблагоприятные для Германии решения.
Суд Мангейма приговорил Занда к смертной казни через обезглавливание. Приговор был утвержден великим герцогом Баденским и 20 мая 1820 г. приведен в исполнение. Немецкие студенты называли смерть Занда «вознесением». Казненный стал героем, о нем издавались воспоминания, его подвиг прославлялся в поэтических произведениях, всюду распространялись его портреты. Пожалуй, впервые столь ярко проявилась склонность либеральной интеллигенции поддерживать и поощрять любые «революционные» действия, в том числе и террористические, легко переходить «от оружия критики к критике оружием».
Спустя еще тридцать лет отношение властей к памяти Занда резко поменялось. В 1869 году, накануне Франко-прусской войны и создания Германской Империи, в Мангейме, на месте казни Занда, был сооружен памятник. Убийца Коцебу взошёл в официальный патриотический пантеон.
СТУРДЗА И ПУШКИН
Общественность России внимательно следила за драматическими событиями в Германии после окончания Аахенской конференции. Более того, русские либералы, многие из которых позднее оказались в рядах декабристского движения, разделяли в те дни радикальные настроения немецкой молодежи, как и они, видели в убийстве Коцебу естественную реакцию на «реакционный» поворот политики России. Об этом ярче всего свидетельствует пушкинская эпиграмма на А. С. Стурдзу:
Холоп венчанного солдата,
Благодари свою судьбу:
Ты стоишь лавров Герострата.
И смерти немца Коцебу.
Известие о казни Занда вдохновило А. С. Пушкина на написание стихотворения «Кинжал» – одного из самых его мятежных творений, где утверждается право на политический террор, когда «Зевса гром молчит». Для поэта и для большого круга петербургских либералов Стурдза стал олицетворением «реакционности». Между тем, как известно из исследований, Пушкин в ту пору не имел никакого представления о настоящих воззрениях Стурдзы – публициста, сподвижника и советника Императора Александра, участника греческого просвещения, одного из попечителей одесского Михаило-Архангельского монастыря. Свой поспешный суд поэт вынес, поддавшись настроению ближнего круга – друзей из числа будущих декабристов.
Последующие события в западной Европе (убийство герцога Беррийского во Франции, карбонарская революция в Неаполе и некоторые другие факты) побудили Пушкина задуматься над природой и последствиями террористических актов против тирании и тиранов. Уже к июню 1823 года Пушкин охладел к Занду и студенческим волнениям в Германии. Они для него отошли в историю, стали предметом размышлений, а не поводом для поэтических дифирамбов. Период юношеского романтизма сменялся личностной и творческой зрелостью.
ОТ ЗАНДА ДО БРЕЙВИКА
Где ни встретишь у нас имя Августа Коцебу – в энциклопедиях ли, литературных ли справочниках и исследованиях, комментариях к Пушкину, как советских, так и новейших – всюду он значится «крайним реакционером», агентом «Священного союза», а то и просто шпионом русского царя. То же самое утверждали в XIX веке, в период борьбы за объединение Германии, да и позднее, большинство немецких историков. Лишь сравнительно недавно немецкими же исследователями было доказано, что ни шпионом, ни тайным агентом Коцебу никогда не был.
В современных понятиях, пожалуй, допустимо назвать его агентом влияния, поскольку своей публицистикой он действительно внушал «чувства добрые» к России, обличал ее противников, доказывал, что германским государствам жизненно необходим союз с государством, положившим конец многолетнему наполеоновскому нашествию на немецкие земли и способствовавшему установлению мира в Европе. Невежественным представлениям о России Коцебу противопоставлял публикации в своём еженедельнике наиболее ярких отрывков из «Истории» Н.М. Карамзина, сочинений современных ему русских писателей. Коцебу, несомненно, был патриотом своей страны, только ее благо и путь к нему понимал иначе, чем Занд и его друзья из «Буршншафта». Он стремился соединить путь к свободе с соблюдением законности и порядка, а всякая «умеренность» во всякие времена возмущает радикалов. Фактически писатель поплатился за свои взгляды, которые имел смелость открыто выражать, и которые «прогрессивные» студенты сочли «реакционными». И в Германии Занда, и в последующей истории разных стран, вплоть до наших дней, встретилось немало Инквизиторов с мандатом атеизма и вольномыслия, как и Деспотов свободы, Вельмож равенства, Каинов братства. Они и сейчас зовут нас на баррикады, в «рабство передовых идеек» (Достоевский).
Родиной политического террора на Западе часто называют Россию. Однако Карл Занд, невротический тип, не перешагнувший в психологическом развитии ступень подросткового возраста, стал апостолом революционного индивидуального насилия задолго до Сергея Нечаева и народовольцев. Пример воспетого и вознесённого прогрессивной общественностью студента-недоучки оказался заразительным: на другой год в Париже Лувель заколол герцога Беррийского с целью прервать династию Бурбонов. В 1835 году Фиески пытался взорвать Луи-Филиппа на бульваре Тампль – при этом было убито и ранено сорок человек. Перечисления террористов-индивидуалов 19 и 20 веков заняли бы слишком много места. Перешагнём сразу в 21-й: норвежец Андерс Брейвик, автор «Декларации независимости Европы», застрелил сразу 77 человек, своих соотечественников. Свои действия он, как и Занд, назвал «ужасным, но необходимым предупреждением для государственных изменников».
Мир много раз стоял и продолжает стоять под угрозой разрушения «революционными» идиотами вроде Занда. Особенно опасен и страшен «культурный», «образованный» идиот, опирающийся на авторитет «прогрессивного» общественного мнения. Самолюбие его безмерно, моральных ограничителей никаких. Он способен сделать все, что угодно, особенно сильна его страсть к преобразованию, к переделке мира, его «освобождению». Он не всегда с кинжалом или бомбой, нынче он чаще с микрофоном и калькулятором. Его питает дыхание улицы, дыхание человеческой массы. Но этого мало – более всего он, как вампир, жаждет крови. И аплодисментов «передовой» публики. Крови и аплодисментов. Аплодисментами его щедро одаривает загипнотизированная толпа.
«ИНАЯ, ЛУЧШАЯ ПОТРЕБНА МНЕ СВОБОДА»
Имя и дело Занда тотчас было взято на вооружение тайными союзами будущих декабристов, ему посвятил «вольнолюбивую» оду Пушкин. Известно, что руководители тайных обществ, распространяя «тираноборческие» идеи, активно пользовались поэтическими произведениями, в том числе пушкинскими. Декабрист И.Д. Якушкин, говоря о «вольнолюбивых» стихотворениях поэта, в том числе о «Кинжале», свидетельствовал, что «не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть». М. П. Бестужев-Рюмин, агитируя членов общества Соединенных славян вступать в отряд цареубийц, на одном из собраний читал «Кинжал» наизусть и после распространял его в списках. К. Ф. Рылеев, готовя П. Г. Каховского на роль цареубийцы, представлял ему в пример Брута и Занда. Кинжал у декабристов становится обязательным атрибутом и символом тираноборства, всего освободительного движения.
Но был ли поэт сторонником политического террора, почитал, хотя бы и какое-то непродолжительное время, способность к «карающему» убийству одной из высших гражданских добродетелей? Или приведенные стихи являлись лишь юношеской бравадой, быстро проходящей нервической реакцией баловня ранней славы и петербургских салонов на обидную кишиневскую ссылку? Советские литературоведы, особенно ранней поры, настаивали на этом, жирно подчеркивая известные мотивы цареубийства в стихах поэта, называя его «пожизненным декабристом». Представляется, что масштабы и значимость пресловутого пушкинского вольномыслия оказались непомерно раздутыми – сначала либеральными дореволюционными исследователями, затем советскими, теми и другими по понятным политическим причинам.
Да, подобно немецким студентам, молодой Пушкин возмущался конференцией великих держав в Аахене, видел в драматических происшествиях в Германии и убийстве Коцебу естественную реакцию на политику возглавляемого Россией Священного союза. Однако последующие события в западной Европе побудили поэта задуматься о природе террористических актов и их роли в освободительной борьбе. Ещё задолго до декабрьского восстания, в июне 1823 года, поэт решительно изменил свои политические воззрения, в частности отверг цареубийственнные планы заговорщиков, полагая их средствами «ничтожными», то есть политически бессмысленными и безнравственными. Раздумья о горьких плодах европейских революционных движений, о судьбе отечества, о душе народной, явно неготовой к «дарам свободы», напрочь вытеснили у поэта незрелые мысли о политических убийствах «а ля Занд», лишив их былой романтической привлекательности. Пушкин расставался с иллюзиями молодости, надеясь, что «братья, друзья, товарищи погибших успокоятся временем и размышлением, поймут необходимость и простят оной в душе своей» («О народном воспитании»).
Но глубина и многомерность Пушкина не были восприняты русской демократической интеллигенцией. Признание и популярность получили «вольнолюбивые», преимущественно ранние мотивы. На политической арене России волна за волной являются «новые люди» — нечаевцы, землевольцы, народовольцы, эсеры, целые поколения «бомбистов», фанатиков политического террора. Мотив «топора», мести, крови стал почти обязательным в «гражданской» поэзии ХIХ — начала ХХ века. Дальнейшее слишком хорошо известно. Мечта «народолюбцев» о казни «самовластительного злодея» и его детей исполнилась в самом ужасающем и кровавом виде, разрушив Россию и принеся неисчислимые страдания её народу. Индивидуальный террор сменился кошмаром террора государственного.
* * *
Как только ни называли современники и потомки Августа Коцебу – реакционером и монархистом, честолюбцем и карьеристом – и всё за его «реакционный», немодный образ мыслей. Но мода проходит, и часто «отсталые», «несовременные» взгляды, пройдя горнило времени, оказываются очень даже «передовыми», «правильными», необходимыми и востребованными современностью. Мир, потрясенный ужасами и бедствиями XX века, всё более присматривается к «немодным» консервативным учениям, отвергающим революции и потрясения, настаивающим на компромиссах и примирении интересов во всех областях, отстаивающим спокойный путь реформирования социальной и политической обстановки. Настало время отдать должное немалому вкладу в развитие мирового театра и установление немецко-русских культурных связей, который внёс забытый ныне в России заметный немецкий драматург и крупный общественный деятель.
