Автор: Елизавета Преображенская
Художник Ф.П. Толстой – один из ярчайших представителей русского романтизма в живописи и пластике. Его утонченные скульптуры, нежные акварели, тонкие барельефы являются признанными жемчужинами коллекций Эрмитажа, Русского музея и Третьяковской галереи. А ведь поначалу его карьере художника противились и обстоятельства, и даже его семья.
Граф Федор Петрович Толстой появился на свет на закате екатерининской эпохи, в 1783 году. Его отец, братья, дяди служили по военной части, а Федор с детства тянулся к другому делу, его влекло к живописи. Он не столько участвовал в шумных детских забавах, сколько марал бумагу, хотя родные и сулили ему иную картеру: мальчик с рождения был записан в Преображенский полк. И поначалу Федор этому решению покорялся. Он окончил Полоцкое училище и морской корпус, был назначен адъютантом к вице-адмиралу Чичагову, но выяснилось, что у юноши непереносимость морской качки. Судьба сулила ему другое поприще. Выйдя в отставку мичманом он начал учение в Академии художеств. «И с тех пор ни гонение судьбы, ни бедность, ни нужда, ни косые взгляды аристократической родни не могли уже его свернуть с любимого, избранного им пути» — вспоминала его дочь, Мария Федоровна Каменская.
Талант молодого художника был сразу замечен Императором Александром I и Федор Петрович был назначен в Эрмитаж с жалованием 1500 рублей. Приемлемая сумма для холостого юноши, но в 1810 году Федор Петрович женился на красавице Анне Федоровне Дудиной, в семье появились одна за другой две дочери, Елизавета и Мария, жалования художника было недостаточно для безбедной жизни.
Знатные родственники Федора Петровича поначалу очень холодно встретили как его решение обучаться живописи, так и женитьбу на Анне Федоровне, дочери коммерции советника. Родные даже не почтили присутствием венчание Федора Петровича, которое было, по воспоминаниям его дочери, совсем простым: «На нем был его неизменный морской мундирчик, на непокрытой голове развевались кудри… На ней было простое белое коленкоровое платье, да из своего сада венок из живых цветов на голове. Держась рука с рукой, они пешком перешли через улицу и вступили в храм Благовещения, где Бог судил им соединиться навеки… За ними следовали шафера, братья и сестры невесты, да несколько человек закадычных друзей отца моего и бабушки. Из церкви молодые и провожатые их вернулись в дом бабушки опять-таки по образу пешего хождения… Ни парадного обеда, ни бала в этот день не было. Пообедали запросто, чем Бог послал, и молодежь разбрелась по саду, поливала цветы, чистила дорожки, каталась в лодке по пруду и под вечер бегала в горелки на большом круглом лугу против дома… Как просто! а сколько тут было настоящей, чистой, святой любви!..»
Вероятно, семье молодого художника довелось бы пережить немало лишений, если бы о нем не узнал тихий ангел русского престола – Императрица Елизавета Алексеевна.
Познакомившись через Н.М. Лонгинова с молодым художником, графом Федором Толстым, Государыня пожелала взглянуть на его акварели. Среди принесенных рисунков больше всего понравилась Елизавете Алексеевне смородинка – акварель, изображающая несколько веточек красной и белой смородины с капельками росы. Ягоды и капли росы выглядели настолько натуралистично, что их подчас принимали за настоящие. Мария Федоровна Каменская вспоминала такой семейный анекдот:
«Раз как-то к нам приехал Лонгинов с женою и, как всегда, попросил посмотреть рисунки отца. Сидят они и разглядывают их, а маменька со мною на руках стоит около них. Я, говорят, тогда была годовая. Дошли они до смородины и начали ею восхищаться. Мне, видно, надоело, что маменька все стоит на одном месте, и я разревелась…
Вдруг Лонгинова с испугом вскрикнула:
— Графиня, что вы сделали? Посмотрите, Машенька накапала слезами на смородину!.. И Мария Александровна осторожно начала прижимать свой батистовый платок к каплям росы… Так вот какова была эта смородинка!»
Эту смородинку граф решил преподнести Государыне, предварительно сняв с нее копию. Елизавета Алексеевна пришла в восторг от акварели и отблагодарила Федора Петровича, подарив ему бриллиантовый перстень. «Конечно, положение отца в то время было не такое, чтобы ему возможно было сохранить этот подарок себе на память… и хоть жаль было, но его живо променяли на деньги… На эти деньги первым делом выбрались из домика у Смоленского кладбища на Петербургскую сторону, в светлый и веселый дом Слатвинского, где, 3-го октября 1817 года я изволила родиться» — писала М.Ф. Каменская.
Впоследствии Императрица еще не раз помогала художнику с помощью смородинки. Она заказывала копии этой изящной акварели, чтобы подарить их своим европейским родственникам, и неизменно благодарила графа драгоценными перстнями. Так деликатно и ненавязчиво Елизавета Алексеевна помогала графу Толстому кормить семью с помощью смородины.
Кроме того, Императрица распорядилась о том, чтобы старшую дочь художника, болезненную и слабую девочку Лизу определили на казенный счет в Патриотический институт благородных девиц, где она была бы под постоянным присмотром врача. А сама государыня часто навещала воспитанницу Елизавету Толстую в стенах института и всегда привозила изысканные подарки и украшения.
Но и на этом благосклонность августейшей фамилии не завершалась. Художник Федор Толстой стал известен в Петербурге, его живописные и скульптурные работы оценил по достоинству и новый император Николай I – в 1928 году Ф.П. Толстой был назначен вице-президентом Академии художеств.
Новая Императрица, Александра Федоровна тоже не была равнодушна к акварелям Толстого. Летом 1831 года, вместе с семьей скрываясь от холеры на даче в Царском Селе, где находился и высочайший двор, Федор Петрович «разрисовал акварелью для государыни Александры Феодоровны прелестный рабочий столик, на крышке которого нарисовал стакан воды с букетом лиловых сиреней и на одной их веточке посадил совсем живую канареечку. Этот столик так понравился Императрице, что она возила его с собою, когда меняла местопребывание».
Не раз еще семья графа Федора Петровича испытывала на себе милость августейшей фамилии, начавшуюся с нескольких веточек смородины, искусно написанных акварелью. Вслед за монаршей милостью смягчились и сердца родственников, со временем они поняли, что ремесло Федора Петровича совершенно не постыдное для графа дело и начали относиться к его выбору с уважением.
