Автор: Михаил Смолин
Говорят, что в России государство и народ отражают две стороны русской идентичности, различные по смыслу. А потому, мол, на протяжении всей русской истории есть нерешённая проблема — отчуждения народа от уничижающего его государства. Действительно ли это так?
Отражают ли государство и народ какую-либо двойственность русской цивилизации? Вопрос не сугубо отвлечённый, а несущий массу важнейших практических выводов как для прошлого, настоящего, так и для будущего.
Мнение это не новое. В той или иной форме в России разными людьми оно неоднократно озвучивалось.
Нет ничего проще, чем вывести различные функционалы как для государства, так и для народа. Наиболее часто этим сущностям приписываются некие противоположные «гендерные» стереотипы, маскулинно-фемининные формы поведения. Государству — мужские, народу — женские. Государство руководит, организует, требует. Народ подчиняется, ищет свободы, хочет покоя. В радикальных левых конструкциях государство выступает в роли «патриархального» агрессора, эксплуататора, народ — в качестве «матриархальной», эксплуатируемой жертвы. Ну или вроде того. Вариантов более мягких или, напротив, более жёстких и в философии, и в политологии накопилось немало.
Выводы о противоположности, об антагонистичности, разномысленности или двойственной идентичности государства и народа здесь вроде бы напрашиваются сами. Конструкция посылки и вывода, кажется, идеально укладывается в красивую схему, которую можно продлить до бесконечности вглубь истории. Государство и народ изначально жили разными жизнями и по-своему интерпретировали всё — от христианства до личной жизни.
Но если присмотреться к этой схеме, то возникают вопросы.
Почему противопоставляются государство и народ? Почему, например, не власть и народ? Или почему обязательно противопоставляются две сущности? Почему не три или более? Например, власть, государство, народ? Или Бог, власть, государство и народ?
Ну и, наконец, самый главный вопрос: а почему обязательно между государством и народом должно быть противопоставление, а не единомыслие, единство, согласие? Или чередование неприятия и взаимопонимания с теплохладными терпимыми отношениями?
Ведь как-то русский народ до сих пор проживает в своей государственной форме уже больше тысячи лет.
Может быть, всю эту тысячу лет государство непрерывно насиловало и угнетало народ? Тогда можно понять и контридентичность государства и народа в восприятии друг друга. Да и формирование в ситуации постоянного антагонизма двух совершенно разных миров выглядит естественно.
Но у такого взгляда есть и существенные возражения.
Ведь русский народ проживал и продолжает жить в этом государстве на протяжении уже более пятидесяти своих поколений. Что же заставляло все эти поколения русского народа так «мучиться» всё это время? Сила государства? Репрессивный аппарат? Тысячу лет? Да бросьте выдумывать.
Те народы, которые тяготятся чуждой им государственностью, обязательно рано или поздно избавляются от этих тягот. И для этого не требуются тысячи лет. Здесь нужно искать другой ответ.
В любом историософском размышлении сложнее всего прийти к каким-либо обобщениям, вывести закономерности и охарактеризовать суть исторических процессов. И подсознательно хочется увенчать своё исследование простой и симметрически выверенной схемой, всё разъясняющей. Подобные стремления были свойственны многим.
Психологические колебания, анархические срывы или контридентичность?
Исторически сложившийся психологический тип русского народа носит в себе стремление к абсолютному идеалу в самых различных областях жизни. Эта идеальность воззрений сочетает и допускает настроения, часто совершенно разнонаправленные. Ещё Л.А. Тихомиров (1852-1923) утверждал, что настоящий русский может быть либо монархистом, либо анархистом. Русские способны либо ригористски строить сверхмощный имперский организм с его строгой иерархичностью и внутренней дисциплиной, сужающей проявления личности во внешней свободе, либо стараются дойти в своём стремлении к личной свободе до абсолютного эгоистического самоудовлетворения.
Наши девяностые были ярким примером проявления русской психологии. Они стали тем коротким в исторической перспективе периодом, когда под именем либерализма у нас восторжествовала традиционная русская анархическая тенденция — всегдашняя внутренняя опасность для мощи и единства государства. Эти годы можно назвать периодом анархического цивилизационного срыва, которым время от времени подвержен русский национальный характер. Подобные срывы, часто внешне ничем не обоснованные, не однажды бывали в нашей истории и являлись своеобразными перерывами («перекурами») в напряжениях в государственной и национальной деятельности.
Девяностые годы XX века в этом смысле похожи на Смуты начала XVII и XX столетий. Все они начинались сомнением в значимости государства для жизни нации и каждого человека в отдельности, ослаблением национального единства. Но проходило всего несколько лет разрушительной смуты, и в сознании нации анархические настроения сменялись на ригористическую апологию государственной мощи и национального единства. Нация быстро разочаровывалась в эфемерных смыслах смуты, ощущая глубокую праздность столь чаемой ещё недавно «свободы», и начинала переживать удивительное по силе чувство сиротства без государства, без той исторической задачи, от которой она поначалу так яростно отказывалась.
В этих психологических колебаниях в отношении государства нет никакой принципиальной контридентичности, какой-либо отрефлексированной, осознанной отчуждённости. Это лишь временное анархическое настроение, жизненное колебание, временное уставание или период «не чувствования» нужности государства, быстро преодолеваемый самой народной психологией.
